Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Застрелись! Отравись! Удавись!

Никитский встал и поблагодарил:

— Спасибо, Александр Иванович, — искренне поблагодарил.

— Не опохмеляйся сегодня, Толя, — на прощанье посоветовал Смирнов.

Как в театре: ушел Никитский, пришел лейтенант Чекунов.

— Лейтенант Чекунов прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник.

— Не по моему, а по поземкинскому, — проворчал Смирнов. Не таясь милиционера, он пристраивал сбрую. — Сколько до леспромхоза?

— Пятьдесят семь километров. Вы, товарищ подполковник, что-нибудь поплотнее наденьте, продувать сильно будет, — порекомендовал Чекунов, который был в брезентовом рубище до пят.

— Пыль? — глянув на его наряд, спросил Смирнов.

— Ага, — подтвердил Чекунов. — Но я вас в коляску посажу, очки дам и пологом закрою.

Как знал — взял ее, американскую, линдлизовскую еще, кожаную куртку. Думал, что для рыбалки пригодится. Влез в нее, показался Чекунову:

— Ну как? Машинка не ощущается?

— Порядок. Только головной убор наденьте.

Слава Богу, не вернул Ромке вчерашнюю его каскетку. Посадил ее набекрень, спросил:

— Ну, как, Чекунов?

— Фильм «Там, где кончается асфальт!» — восхитился лейтенант.

— Тогда пошли, — предложил Смирнов и вспомнил, что надо сделать: — Зовут-то тебя как?

— Лейтенант Чекунов, — удивился лейтенант.

— По имени, по имени! Как мама с папой звали.

— Тогда Витя, — боязливо признался Чекунов.

— Школу милиции давно закончил?

Часто поморгав, Витя Чекунов подсчитал:

— Восемь месяцев как.

— Местный?

— Не-е. По распределению.

— Уже лучше, — непонятно прокомментировал Смирнов и скомандовал:

— Пошли.

…Пыль, прямо надо признать, была фантастическая. Мягкая-мягкая, мелкая-мелкая, цвета женской пудры «Само». Она покоилась на дороге, она лежала в предполагаемом кювете, она покрывала траву за кюветом, она сделала из праздничных в настоящей их жизни жарков одноцветный гербарий.

Но лейтенант Чекунов по имени Витя с ходу дал на «ИЖе» под сто, и мотоцикл помчался, уверенно обгоняя свою пыль. Трясло, конечно, и кидало, но терпеть было можно. Смирнов, привычный ко всему, даже задремывать стал в своей коляске. Вдруг его покой прервал трагический крик Чекунова:

— Пропали! Впереди — киношники!

Смирнов поднял глаза и сквозь мутноватые стекла мотоциклетных очков увидел далеко впереди чудовищных размеров пыльный гриб — один к одному атомный взрыв.

— Пропадем! — в панике заорал Смирнов.

— В любом случае надо обгонять, — решил Чекунов. — Они же еле ползут и растянулись на километр! Думают, так меньше наглотаются!

— Валяй в обгон! — с купеческими фиоритурами завопил Смирнов, и мотоцикл, еще поднабрав скоростенки, рванул вдоль колонны.

Арьергардом шел могучий трехостный «Лихтваген», подарок Советской армии, перед ним — закрытый со всех сторон фургон с желтой полосой поперек, это пиротехники, далее трехтонка с осветительной аппаратурой, закупоренной и даже с плотными занавесками на редких окнах камерваген — операторская группа берегла съемочную камеру и пленку пуще кощеевой смерти, легкомысленный ПАЗ старомодного тонвагена с болтающимся сзади автономным движком, львовский автобус со всеми, кто не ехал спецмашинами и, наконец, впереди — «Рафик» с самыми главными. Вся пыль была сзади, и поэтому «Рафик» шел с приоткрытыми окнами. Из переднего справа, рядом с водителем, выглядывал волосатый армянский локоть.

— Витя, обойди «Рафик» справа! — взмолился Смирнов.

Витя проскочил между автобусом и «Рафиком», по обочине пристроился рядом с начальством. Смирнов отстегнул полог, встал в коляске, держась за плечо Чекунова, и, поднеся ладонь к козырьку, загромыхал голосом маршала Гречко, принимающего парад на Красной площади:

— Здравствуйте, солдаты, офицеры и генералы! — и уже потише, так что слышал только Чекунов. — Газуй, Витя.

Мотоцикл рванул вперед и накрыл облаком пыли такой еще совсем недавно чистенький «Рафик». Столь праведен и силен был гнев режиссера-постановщика, что, несмотря на все увеличивающееся расстояние, до них донесся его жалобный и ненавистный вопль:

— Коптевская шпана! Мент недорезанный!

Смирнов ржал, как стоялый конь.

…Вокруг белой от пыли площади располагались «Сельпо», павильон «Вещи для повседневного спроса», поссовет под красным знаменем, контора леспромхоза с шикарной, золотом по бордовому, вывеской и, слава Богу, «Чайная» с милым таким деревянным крыльцом.