Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Это еще что? — откашлявшись, спросил Иван Павлович.

— Стихи, — объяснил Алик. — В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так: «Спасибо вам за то, что вы живете на земле». А назывались «Простое слово». А ты сегодня нам свое простое слово сказал.

— Э-э-э, да что там! — махнул рукой Иван Павлович. — Мало ли за двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, и лучший друг советских физкультурников. И я эти слова говорил.

Он отошел к окну и оттянул штору. За окном жила окружная железная дорога: светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице, железными буферами перегоняемые с места на место вагоны — формировался состав. А над всем царил искаженный динамиками противный бабий голос диспетчера.

— Он нас к победе привел, Иван Павлович, — в спину ему сказал Александр.

Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку:

— Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких, как ты. — Он прошел к дивану и опять прилег. Устал. — Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках будущее великой державы. Вы, лучшие из лучших, фронтовики…

— Лучшие из лучших в земле мертвые лежат, — с горечью перебил Смирнов.

— А ты?

— А я — живучий. Только и всего.

— Так стань лучшим. В память о тех, неживых.

— Иван Павлович, за что вы сидели? — вдруг спросил Александр.

— Ни за что.

— Поэтому и выпустили?

— Выпустили потому, что я ничего не подписал.

— А что надо было подписывать?

— Что я — шведский шпион.

— Почему шведский?

— А что шпион, ты не сомневаешься? — пошутил Иван Павлович. — Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. Ну, все. Устал я, давай прощаться. Я, наверное, тебя в последний раз вижу.

Иван Павлович поднялся, и они обнялись. В это время из кухни заявилась Алевтина Евгеньевна и удивилась:

— Это еще что такое?

— Прощаемся, Аля.

— Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш руки мыть и за стол!

Часов в двенадцать, сытые и слегка осоловевшие от сытости, Смирнов и Алик с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:

— Слава Богу, завтра рано не вставать. Я тебя до метро провожу.

— Давай через поселок «Сокол», а?

Среди высоких сосен в тихих закоулках прятались как бы в беспорядке причудливые нерусские дома — коттеджи. Высокие кровли, интимные подъезды, ухоженные палисадники. У одного из них Алик остановился.

— Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.

— Зачем же в наши бараки переехали?

— Отец тогда на короткую стройку уезжал в Воронеж. Ну, и нас с собою взял. А здесь приятеля своего поселил на время. Отец часто в Москву приезжал. Однажды приехал и матери говорит: извини, но я на наш дом дарственную приятелю оформил. У него прибавление семейства ожидается, ему сейчас с удобствами жить нужно, а у нас отпрыски уже взрослые. Вернемся, получим что-нибудь.

— А что приятель? — спросил Александр.

— Не знаю. — Алик усмехнулся. — Отец после отсидки с ним не встречался.

— Хороший дом, — оценил коттедж Александр. — Если бы в нем жили, может, и не заболел бы Иван Павлович.

— Заболел бы все-таки, Саня. Ему там легкие отбили.

С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского, у генеральского дома перешли на ту сторону к станции метро. Постояли перед прощаньем.

— Нашел убийцу того, которого в Тимирязевском лесу?

— По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.

— Понятно. Если бы убитый секретарем райкома был, то только бы этим вы и занимались. А то, подумаешь, уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты сводят. Даже лучше — меньше преступного элемента.

— Что это ты вдруг вскинулся, Алик?

— Я не вскинулся, я две картинки вдруг увидел и так отчетливо, что сердце заболело: на колеблющихся ножонках шагает, падая к маме в руки, веселый беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. Один и тот же человек. Вот он и вот он…

Смирнов посмотрел на Алика без злости и признался:

— Вчера, Алик, во время задержания я тоже убил человека. Потому что нельзя было не убить.

По утреннему делу в бане было малолюдно. Александр сам раскочегарил парную, два раза, через паузу, чтобы каменка подсохла и прокалилась снова, поддал и забрался на верхний полок. Первый пар он принимал всухую. Поначалу сильно обжигало. Он натянул на голову старую шляпу, чтобы не спалить уши. Лежал и предвкушал минуту, когда пробьет первый пот. Пот наконец обнаружился мельчайшими идеально округлыми капельками. Тогда он сел и стал ждать, когда потечет. Потекло вдруг и сразу: из-под мышек, в паху, со лба, из-под бровей. Заливало и ело глаза. Он закрыл их и застонал от удовольствия: гудели косточки.