Виктор Пронин - В позе трупа

— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя, как с каждым его словом тот вскипает гневно и оскорбленно. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки.

— Не пью, начальник!

— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.

Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки, и он снова склонился над бумагой.

— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.

— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.

— А чего со мной случится?

— Мало ли… Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки… Пиши… Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок, — без подписи. — Небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.

Пафнутьев замер над телефоном, искоса наблюдая за Амоном. А тот, бросив взгляд на фотографию, чуть задержался на ней, чуть сморщил лоб, недоуменно вскинул брови, но не возмутился, покорно записал о фотографии в расписку.

— Есть? — спросил Дубовик, вчитываясь в записи блокнота и уже этим заставляя Амона нервничать. — Блокнот, импортный, обложка кожаная, черного цвета, с кармашками… С записями телефонов… Интересные тут у тебя телефоны, друзья у тебя интересные, — проговорил Дубовик, раздумчиво листая страницы и этим опять отвлек Амона от фотографии.

— Какие есть, — пробормотал Амон недовольно.

— Что ты там написал, ну-ка? Так, девушку упомянул, блокнот тоже есть… Молодец. Умница. Писателем будешь. Ставь дату, расписывайся… Не здесь, ниже, вот здесь, — Дубовик ткнул красноватым пальцем в нужное место на расписке.

Но тут опять внимание Амона привлек Худолей. Закончив свои хлопоты с отпечатками пальцев, он подошел к столу, на котором горкой лежали вещи Амона, и несколько раз сфотографировал их. Причем снимал, наводя резкость по фотографии, чтобы портрет был легко узнаваем. Потом молча подтащил Амона к столу, усадил его и, пока тот соображал, что происходит, успел еще несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон, и его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худолей отошел в сторону, словно санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги возятся.

Закончив наконец свой разговор, подошел к столу и Пафнутьев. Взял снимок, повертел перед глазами.

— Жена?

— Любовница, — с вызовом ответил Амон.

— Красивая женщина.

— С другими не знаемся.

— Это хорошо, — кивнул Пафнутьев, отходя к окну. Поднявшись на цыпочки, открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины, но было и жесткое указание Анцыферова отпустить его. «Как понимать, Павел Николаевич? — спросил он себя. — Все повязаны? Но Сысцов… Ему-то зачем ввязываться в это мокрое дело? Как он оказался в этой компании? А может, Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган… Колова он так не испугается. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо. Значит, Павел Николаевич, можешь сделать вывод… Кто-то еще есть между Сысцовым и Амоном. Кто-то есть… Темная фигура, темная лошадка, темная личность. И человек этот достаточно могущественный, если Сысцов не может отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить…»

— Давно с Байрамовым знаком? — неожиданно спросил Пафнутьев у Амона, резко повернувшись к нему от окна.

— Встречались, — неопределенно протянул тот, но мелькнула, все-таки мелькнула в его глазах горделивая искорка — вот, мол, с какими людьми знаемся.

— За что он тебя любит? — продолжал Пафнутьев задавать вопросы, для которых у него не было никаких оснований, но которые ему просто хотелось задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона — тот держался, когда вопросы выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных Амон терялся и отвечал на них… Скажем так — неосторожно.

— За что можно любить хорошего человека, — улыбнулся Амон.

— А ты его за что любишь?

— Я где-то слышал, начальник, такие умные слова… Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины… Сама по себе.

— Хорошие слова, — кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжать допрос.