Миермилис Стейга - Шаги за спиной

– Ошинь уверял, что приобрел ее в Кёльне.

– Этого он не мог доказать. Если бы мы арестовали Ошиня, почтальону нечего было бы опасаться. Но я с самого начала весьма сомневался в виновности Ошиня. Слишком уж усердствовал почтальон. Почему-то мне запомнился его лицемерный голос: "Бедняжка, какая была добрая старушка! Такой славный человек она была. Да будет ей земля пухом!"

Я эти слова вспомнил, когда спустя несколько дней разговаривал действительно с добрым человеком, с мамашей Салинь. Она про Каролину Упениеце говорила совсем другое.

– О зловредной натуре умершей рассказывал и Леясстраут.

– Но это было значительно позже. Интересно то, что тогда на месте происшествия мы были намного ближе к цели, чем на протяжении всего последующего расследования.

– То есть как это? – удивилась Фелита.

– У почтальона на шее под шарфом были совсем свежие царапины. Достаточно было взять его кровь на анализ и сравнить с той, что была обнаружена под ногтями умершей…

– Не зря говорят, что искать тем трудней, чем видней, – заметила Фелита.

– Вскоре весьма серьезные подозрения пали на Леясстраута, и потому все эти на первый взгляд мелочи остались в стороне. Но мысль о почтальоне не давала мне покоя. Когда из разговора с Леясстраутом выяснилось, что пропали письма, я вдруг вспомнил лицо почтальона тогда в Межсаргах, в тот момент, когда я спросил, не доставлял ли он Упениеце каких-либо писем. Вопрос я задал чисто случайно, перебирая наугад все, что могло иметь отношение к обеим женщинам. Лишь впоследствии я понял, что попал своим вопросом в самую точку. Взгляд почтальона вильнул мимо меня в сторону, а в зрачках промелькнул страх.

– Круминь был сильным противником.

– Бесспорно. Развозя почту, он старательно выведывал у жителей обо всем происходящем.

– Ну, это свойственно многим сельским почтальонам.

– В том-то и загвоздка. Потому мы сначала и не обратили на него особого внимания. Поняв, что мы не намерены прекращать дело, он, встретив меня на автобусной остановке, кинул первую приманку – сказал, что видел в Межсаргах Ошиня. Тогда же он внес поправку в свое предыдущее высказывание, признал, что между матерью и дочкой были скверные отношения. А раньше об этом не говорил якобы потому, что о покойниках не принято говорить дурно.

– То есть намекал на то, что, мол, Катрина Упениеце сама могла убить мать и побежать топиться?

– Откровенно говоря, после первого допроса Леясстраута нам тоже пришло на ум такое предположение. А встречей с почтальоном на остановке автобуса я потом воспользовался. Он ведь ехал в поликлинику сдавать анализ крови. Мы сравнили его с данными экспертизы, и, знаешь, совпало. Кровь почтальона была идентична крови, обнаруженной под ногтями у Каролины. Очевидно, старуха сопротивлялась и поцарапала его. Тогда мы уже знали, что это он уничтожил письма Катрины и Леясстраута и подделал подпись Катрины.

– Отчего же ты его сразу не арестовал?

– Ты арестовала бы?

– Да.

– И какое же ты предъявила бы Круминю обвинение? Какие причины побудили его совершить столь тяжкое преступление?

– Я приперла бы его к стене доказательствами и добилась бы признания. Заодно ему пришлось бы выложить и мотивы убийства.

– Вот и Стабинь говорил то же самое. Ох и скоры же вы на аресты! А если бы почтальон наплел, что Каролина в приступе безумия набросилась на него? Мы ведь тогда даже не имели еще и понятия о том, что происходило в комнате. Мотивы преступления должны были вскрыть мы…

– Я бы до них доискивалась после ареста.

– А Круминь, догадавшись, что у тебя нет козырей против него, сыграл бы в молчанку. И суд вернул бы тебе дело на доследование. Так вот!

– Сдаюсь, – подняла руки вверх Фелита. – А каким же все-таки образом тебе удалось выяснить все остальное? Ведь, насколько мне известно, не имелось ни одной ниточки, которая связывала бы нынешнее происшествие с далеким прошлым?

– Видишь ли, Хлыщ, о котором так презрительно высказалась тетушка Салинь, с самого начала привлек мое внимание. В особенности потому, что он интересовался имущественным состоянием Упениеце. Но это было уж слишком далекое прошлое. Мы уловили связь лишь тогда, когда Леясстраут вспомнил его настоящую фамилию и адрес – Кришьянис Круминь, Рига, улица Марияс, 39. Почтальона звали Кришьянис Краминь – фамилии разные, но отличаются всего лишь одной буквой. Тетушка Салинь показала нам Хлыща на старом снимке, найденном в альбоме Упениеце. Впоследствии мне удалось несколько раз сфотографировать почтальона, раздобыл я его фотографии и в отделе кадров почтового управления. Наука дала четкий ответ: объект снимков один и тот же, хотя годы и изменили его до неузнаваемости.