Миермилис Стейга - Шаги за спиной

– Значит, окно было раскрыто? – на всякий случай переспросил Розниек.

– Раскрыто! – подтвердил Каркл.

– Тогда поглядите вместе со Стабинем, нет ли чего интересного на дворе, а я пока займусь протоколом.

Розниек о чем-то задумался, затем встал, подошел еще раз к комоду, раскрыл пыльный альбом и стал внимательно рассматривать пожелтевшие фотографии. Почтальон со свойственным пожилым людям любопытством присоединился к нему.

Вот пышнотелая девица с густыми бровями и энергичными чертами лица в подвенечном наряде. Рядом полный невысокий жених. Вот она же с маленькой девчушкой на руках.

– Наверно, это Каролина Упениеце с дочкой Катриной, – предположил старик. – Вот конфирмация, а тут чьи-то похороны.

– Скажите, пожалуйста, – обратился Розниек к почтальону, – Упениеце получала письма?

Взгляд старика беспокойно скользнул с фотографий на следователя.

– Нет, – ответил он, – только газету и кое-какие журналы.

В окне появилась голова Улдиса Стабиня.

– Подойди-ка, Валдис, взгляни! – позвал он. – Тут какой-то спортсмен выпрыгнул из окна, оставив на память свою визитную карточку.

Розниек сунул альбом инспектору Карклу и быстро подошел к окну.

Ошинь, ветеринарный фельдшер колхоза "Карогс", проснулся и сел в постели столь резко, что пружины протестующе заскрежетали.

Из кухни через открытую дверь доносился перестук посуды. Это сестра Ошиня – Вилма – таким способом извещала брата, что завтрак готов и пора вставать. Упаси ее бог это сделать словесно! У брата слабые нервы, но зато крепкий кулак. Потеряв ногу, Ошинь считал себя неудачником. Так и не сбылись его мечты о карьере офицера "третьего рейха". Интендантское училище было расформировано сразу же после разгрома под Сталинградом, и курсантов всех до одного отправили на фронт. Полгода провалявшись по госпиталям, Ошинь попал на курсы ветеринарных фельдшеров. По окончании был направлен на работу в армейскую конюшню.

После войны Ошинь вернулся в Латвию, из всей родни нашел лишь сестру. Невзрачный и одноногий инвалид с крутым и взбалмошным характером так и остался холостяком. Дело свое он знал. Сумрачный и молчаливый, разъезжал он по хозяйствам и животноводческим фермам, осматривал и лечил скот. Изредка жаловался на свои беды колхозному жеребцу Максиму или племенному быку Орлику. В трезвом состоянии Ошинь с людьми разговаривал мало. Откровение на него находило лишь после бутылки – тогда он плакался на свою судьбу каждому встречному-поперечному…

Ошинь потянулся, широко зевнул и вдруг, схватившись руками за голову, застонал.

– Ох и трещит башка, прямо на части разламывается. Эй, Вилма! Глянь-ка в шкафчик, не осталось ли там глоточка?

Вытирая руки о передник, дородная Вилма робко вошла в комнату.

– Не пора ли, братец, взяться за ум, – сварливо сказала она. – Доведет тебя пьянка до беды.

Ошинь уставился на сестру недобрым взглядом. Вилма быстро подошла к шкафчику и достала бутылку. Ошинь вышиб пробку и единым духом выпил водку.

– Уфф, слава тебе, господи, теперь в самый раз. – Он долго разглядывал и массировал сильно натертую культю правой ноги. – И дернул же меня черт вчера переться к этим…

Необычный шум на дворе заставил Ошиня прервать свое занятие. Он дотянулся до брюк, но не успел их надеть. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился долговязый парень. На руках у него была женщина с безжизненно запрокинутой головой и посиневшим лицом. На фиолетовых губах пена с примесью крови. С длинного белого одеяния капала вода. На полу быстро собралась лужица.

Водянистые глаза Ошиня расширились и застыли в испуге.

– Дядя Карл, помоги! – выдохнул парень, тяжело опустив женщину на кровать.

– Трина! – едва выдавил Ошинь.

– Катрина из Межсаргов, – подтвердил юноша. – Иду, гляжу – лежит под мостом, там, за большими камнями. Жива ли?..

Парень был изрядно напуган.

– Вряд ли тут можно помочь, – отвернувшись, пробормотал Ошинь, шаря дрожащими руками в тумбочке. – Сестра, подай воды! – прорычал он хрипло.

Вилма неслышно вошла.

– Господи, помилуй! – всплеснув руками, запричитала она. – Скончалась, ей-ей, скончалась, ах ты, божье наказание!

– Не каркай, ворона! – прикрикнул на нее Ошинь. – Воду неси живо!

Вилма вздрогнула и бросилась на кухню. Вскоре она вбежала с большой глиняной кружкой. Ошинь высыпал в нее какой-то порошок, размешал и попытался влить Катрине в рот. Однако тщетно. Челюсти женщины уже окоченели. Ошинь стал щупать пульс. Подушка под безжизненно запрокинутой головой постепенно окрашивалась кровью.