Анатолий Степанов: День гнева. Повести

— Ты все это всерьез? — удивился Казарян.

— Да, Рома, да!

Алик подвигал рюмку по столу и, глядя на нее, порассуждал маленько:

— Настоящий спор в идеальном случае определяет истину, в любом другом — позиции спорящих. Кому была нужна истина?

— Я это сделал не в интересах истины, а в интересах правды, — цитируя бухгалтера Берлагу, перебил его Казарян. Алик будто не слышал:

— Зачем позиция, которую никто не атакует? Итоговая бессмысленность споров предопределила их вырождение. Так-то, Санек.

— А сейчас? — воспаленно вопросил Смирнов.

— До нужды в истине по-прежнему далеко, а твердой позиции у нас уже быть не может. Выдохлись. — Алик наконец перестал двигать рюмку, оставил ее.

— Сидеть по углам, похихикивать, всезнающе ликовать, что ничего не выйдет. Так нам жить, пацаны? — заорал Смирнов.

— И старческой любви позорней сварливый старческий задор, — в последний раз процитировал Казарян.

Смирнов задохнулся от злости и глазом прицелился: не дать ли Ромке в рыло? Алик положил ладонь на его сжавшийся кулак, а Казаряну сказал:

— Зачем же наотмашь?

— Ну, Ромка, это я тебе припомню, — выпустив пар, пообещал Смирнов.

— Так узнавать в ОДТС насчет хлорвиниллового кирпича? — как ни в чем не бывало поинтересовался Казарян.

— Узнавать.

Поздним утром, предварительно досмотрев «Крестного отца», Смирнов тщательно запер бордовую дверь (Алик по суетным своим делам убежал раньше), спустился на лифте и вышел на волю. Та сторона переулка была солнечной, и он поспешно поковылял туда, в тепло. Поковылял потому, что был без палки. Греясь на солнышке, ждал шального такси и разглядывал помещение бывшего «Привала странников» Там было все так, как вчера. Таксомотор забрел в этот переулок минут через десять. Расслабленно вздохнув, Смирнов приказал:

— На улицу Горького.

Таксист был недоволен, — на лице было написано, — но ничего не сказал: инвалид влез. По набережной до Каменного моста, вдоль Александровского сада, вокруг гостиницы «Москва». Только начали подниматься к Советской площади, как Смирнов решил:

— Здесь.

За все про все — рубль двадцать. И — в магазин «Подарки». На втором этаже нашел то, ради чего сюда приехал. В особой подставочке ежом торчали самшитовые трости. Долго трепал нервы продавщице, тщательно подбирая трость поудобнее. Выбрал, наконец, заплатил непомерную цену и сквозь толпу провинциалов, через двери пробился на улицу Горького. После любимой невесомой камышовой самшитовая была тяжестью, кочергой, оружием. С палкой можно и муниципальным транспортом. Смирнов спустился в метро и доехал до Комсомольской площади.

Уже в электричке решил, что надо ехать до Болшева. Раз квартира номер 178, значит, дом здоровенный, какие Калининград ближе к Костину строит. Тайнинская, Мытищи, Подлипки. Мелькнул внушительный горб водовода, пробежал мимо сильно поредевший Комитетский лес, и вот оно, Болшево.

На остановке доброжелательные бабы подсказали, на каком автобусе ехать. Доехал и разыскал дом 16 «а». Здесь. Пятый подъезд, пятый этаж. Позвонил. Не опасаясь, открыла пожилая, огорченная на всю жизнь женщина.

— Мне бы товарища Шакина повидать, — объяснил цель визита Смирнов.

— Твой товарищ козла забивает, — ответила женщина и захлопнула дверь.

Шакин забивает козла. Интересное кино. Во дворе, узком и необжитом, было пусто. Пришлось обратиться с вопросом к подъездным старушкам, которые охотно объяснили, куда ему идти, чтобы разыскать приют доминошников.

Приют доминошников находился в зачахнувшей рощице, на которую наступали новостройки. За тремя врытыми в землю столами вершились три битвы: размашисто, как в драке, взметались руки, выстрелами щелкали по дереву пластмассовые кости, вопли радости, клики отчаяния… Давай, Саня, работай.

Двенадцать игроков, семеро болеют. Итого — девятнадцать. Отставляются пятеро допенсионного возраста бездельников. Теперь ручки-ручоночки. Восемь представителей класса-гегемона. По ручкам. Представителей тоже в сторону. Четверым около семидесяти и выше. Двое. Один с большущим родимым пятном во всю щеку. О такой примете Трындин рассказал бы в первую очередь. Вот он, Шакин. В шестьдесят один год уходят на пенсию в двух случаях: или уходящий не хочет работать на учреждение, или учреждение не хочет, чтобы он работал. Здесь определенно второй вариант. Плюгав, мелок в движениях, на лице, как каинова печать, все признаки сильно и регулярно употребляющего. Выберет такого представительствовать в официальных органах компания шустрых и неглупых деляг? Ой, нет! Что ж, просчитано и такое.