Анатолий Степанов: День гнева. Повести

— Значит, несчастный случай, — вяло напомнил Смирнов.

— Ничего нет, Александр Иванович, чтобы о другом думать. Сам понимаю, что наворот какой-то подозрительный: тайник, записка, несчастный случай. — Леонид поднялся из-за стола, подошел к окну, из которого была видна крыша дома номер шесть. — Облазил все, собственными руками ощупал до самого последнего гвоздика — ничего подстроенного, ничего сомнительного.

— Что делать собираешься?

— Ну, еще экспертизы впереди: медицинская, по записке. Вероятно, следственный эксперимент следует провести.

— Но ты-то уверен, что несчастный случай?

— На девяносто девять процентов.

— Почему же не на сто?

— Один процент на сверхъестественные чудеса.

— А бывают?

— Сам не видел, но, говорят, бывают.

Алик присматривался к Леониду, а Роман уже присмотрелся, знавал в свое время подобных, — сидел, покуривал, размышлял сам по себе.

— Так что же все-таки собираешься делать? — повторил свой главный вопрос Смирнов.

— Пойду по наркоманам, по их связям. Судя по тайнику, группа сбита весьма и весьма серьезная.

— А тайник? Тайник серьезный?

— Да нет, кустарщина, времянка. Судя по всему, одноразовый.

Встал и Смирнов, подошел к окну, глянул через окно на крышу и тронул Леонида за плечо:

— Что ж не поинтересуешься, о чем мы с Трындиным сегодня разговаривали?

— Жду, когда вы сами скажете, Александр Иванович.

Кухня окном своим выходила на другую сторону, и поэтому Смирнов повел Леонида на балкон.

— Вон в том доме, — Смирнов показал в каком, — до вчерашнего дня помещалось кооперативное кафе «Привал странников». Мы вчера втроем в нем весьма мило пообедали. А сегодня утром его как и не бывало. Вот по этому поводу мы с Трындиным сегодня очень удивлялись. Вчера заведение по всем правилам — с вывеской, тентом, занавесочками, а сегодня корова языком слизала.

— А был ли мальчик-то? — расхоже вопросил Леонид.

— Был, был, Леня. И не один мальчик-то. Поинтересуйся, а?

— Поинтересуюсь.

— И мне сообщи.

Капитан Махов записал телефон и ушел.

Втроем сели смотреть, как Марлон Брандо, выпятив нижнюю челюсть и зловеще-расслабленно сипя, изображал крестного отца. Роман и Алик фильм видели, и поэтому были невнимательны: тянули из рюмочек, вздыхали, подремывали, зато отставной полковник отдавался зрелищу полностью: ахал, вскрикивал, замирал — переживал, одним словом. После того, как крестного отца подстрелили в овощном ряду, Алик нажал кнопку дистанционного управления, прекратив демонстрацию, и объявил:

— Все.

— Может, досмотрим? — заискивающе спросил Смирнов.

— Все, все. Трепаться охота. А ты завтра один досмотришь. С утра.

— Забирает? — подначивающе спросил Роман, когда они включили верхний свет и уселись за стол.

— Забирает, — признался Смирнов. Помолчав, попросил:

— Рома, ты не мог бы завтра на своем «Мосфильме» узнать, кому отпускался этот ваш хлорвинилловый кирпич? Вряд ли это чистый левак, скорее всего, какие-нибудь концы есть. Накладные там, квитанции, ведомости…

— Не наработался, Саня? — спросил Алик.

— Не наработался. — Смирнов налил себе коньяку, выпил рюмочку. — Думал, что наработался, оказывается — нет. Да и время сейчас такое — работать.

— Но не нам, — сказал Алик.

— Это почему же — не нам?

— Сегодня — это уже не наше время. Мы свое время отдали неизвестно кому, проиграв пятьдесят шестой.

— Пятьдесят третий, Алик, — возразил Смирнов. — В пятьдесят третьем надо было готовиться к пятьдесят шестому. А мы служили, полагая, что все идет, как надо. Но ведь еще не поздно, братцы!

— Еще не вечер, еще не вечер, — гнусаво спел Роман.

— Сколько тебе лет, Саня? — ласково поинтересовался Алик.

— Шестьдесят пять.

— Еще не вечер, еще не вечер! — опять загнусавил Роман.

— Заткнись, армянин, — грубо сказал Смирнов. Как представитель нацменьшинства, Казарян слегка обиделся и прекратил пение. И Смирнов уже спокойно продолжил: — На лавочке сидя, два года я обо многом думал, братцы.

— Да ну? — преувеличенно удивился Казарян.

— Во-во! — обрадовался Смирнов. — И об этом думал. За последние двадцать лет мы разучились спорить, зато научились очень ловко срезать оппонента. Мы не слушаем и не слышим аргументов его, мы озабочены лишь тем, как бы побольнее уязвить, дискредитировать, выставить идиотом противника в споре.

— Саня, сколько же ты иностранных слов знаешь! — восхитился Алик.

— Иллюстрация к моему тезису, — добавил иностранное слово Смирнов. — Ребята, ведь не потрепаться хочется, а поговорить!