Жорж Сименон - Мегрэ и ленивый вор

У Оноре тоже была своя собственная жизнь, только иная. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, его послали в Лозанну, где он стал учеником слесаря.

Он был спокойным и молчаливым парнем, таким же немногословным, как и его отец. Жил в мансарде старого дома, рядом с базаром, и только из-за какого-то анонимного доноса в одно прекрасное утро к нему в комнату пришла полиция.

В то время Оноре было неполных семнадцать лет. У него нашли самые разнообразные довольно странные предметы, происхождение которых он не мог объяснить: будильники, банки консервов, детскую одежду с еще не оторванными этикетками, два или три еще не распакованных радиоприемника.

Полиция предполагала вначале, что эти вещи украдены во время перевозки, при стоянке грузовиков.

Но следствие отвергло это предположение. Молодой Кюэнде забирался в склады, хранилища, пустые квартиры и брал оттуда все, что попадалось ему под руку.

Из-за юного возраста его послали в исправительный дом, в Ванн, под Лозанной, где среди различных ремесел, которым можно было научиться, Оноре выбрал профессию котельщика.

В течение целого года он был образцовым воспитанником — спокойным, мягким и работящим, никогда не нарушавшим установленного режима.

Внезапно он бесследно исчез, и его не удалось найти. Прошло десять лет, прежде чем Мегрэ столкнулся с ним в Париже.

Покинув Швейцарию, в которую он уже никогда не мог вернуться, он вступил в Иностранный легион и пять лет провел в Сиди-бель-Аббесе и в Индокитае.

Комиссару Мегрэ удалось познакомиться с его делом и поговорить с его начальниками.

Какое-то время Оноре Кюэнде был замечательным солдатом. Его укоряли только в том, что он был нелюдим: постоянно держался в стороне, у него не было ни одного друга, он ни во что не вмешивался, даже когда на его глазах происходили драки.

— Кюэнде был солдатом так, как другие бывают монтерами или сапожниками, — характеризовал его лейтенант. — Рассматривал это как свою профессию.

Три года подряд у него не было арестов, наказаний или замечаний. После чего — без всякого повода — дезертировал.

Его нашли в Алжире, в какой-то граверной мастерской, куда он только что устроился на работу. Он отказывался объяснить что-либо по поводу того, что толкнуло его на этот неожиданный шаг, который мог ему дорого стоить, пробормотал только:

— Не мог дольше выдержать.

— Почему?

— Не знаю.

Учитывая три года его безупречной службы, к нему отнеслись с определенным снисхождением, но через полгода он совершил то же самое; на этот раз его схватили через двадцать четыре часа в грузовике, развозящем овощи, где он старался спрятаться.

Когда он был в Иностранном легионе, на правой руке ему вытатуировали — по его собственному желанию — морского конька. «Почему именно его, а не что-нибудь другое?» — пробовал выяснить Мегрэ. Легионерам обычно нравятся рисунки, изображающие более пикантные создания, чем морские существа…

Ему было двадцать шесть лет, когда он предстал перед Мегрэ: невысокий, плечистый, рыжеватый блондин.

— Вы когда-нибудь видели морского конька?

— Живого никогда.

— А мертвого?

— Видел.

— Где?

— В Лозанне.

— При каких обстоятельствах?

— В комнате у одной девушки.

Из него приходилось вытягивать каждое слово.

— Что это была за девушка?

— Я приходил к ней.

— До исправительного дома в Ванне?

— Да.

— Как вы познакомились?

— Я заговорил с ней на улице.

— И у нее в комнате вы видели засушенного морского конька?

— Да. Она сказала, что это ее талисман.

— Вы знали еще каких-нибудь девушек до нее?

— Мало.

Мегрэ сразу догадался, что она была у него первой.

— Чем вы занимались после возвращения из Иностранного легиона, в Париже?

— Работал.

— Где?

— У слесаря.

— Его адрес?

— Улица Рокет.

Полиция проверила. Все совпадало. Он работал два года, ко всеобщему удовольствию. Над его неразговорчивостью смеялись, но считали прекрасным работником.

— Что вы делали вечером после работы?

— Ничего.

— Ходили в кино?

— Почти никогда.

— У вас были знакомые, друзья?

— Нет.

— Приятельницы?

— Тоже нет.

Можно было бы предположить, что женщины пробуждали в нем робость. А все-таки та первая — тогда, когда ему было шестнадцать лет, — произвела на него такое впечатление, что в честь нее он вытатуировал на руке морского конька.

Следствие велось тщательно. В те времена можно было еще позволить себе разрабатывать детали. Мегрэ был тогда только инспектором полиции, по возрасту всего на три года старше Кюэнде.