Эптон Синклер: 100% [худ. Пинкисевич]

Всё это было очень просто и ясно. Питер слушал и готов был плакать от радости, осознав, как мало от него требуется, чтобы вырваться из этого ужасного положения. Теперь он уже знал, что ему говорить, крепко знал. И почему же Гаффи раньше ничего об этом ему не сказал, тогда дело обошлось бы без выламывания пальцев и вывёртывания рук.

— Ну так вот, — сказал Гаффи. — Это твои показания, так, что ли?

— Д… д… да, — ответил Питер.

— И ты не откажешься от них?

— Н… н… нет, сэр.

— И мы можем на тебя теперь рассчитывать?. И больше никаких глупостей?

— Д… д… да, сэр.

— И ты поклянёшься, что всё это чистая правда?

— Клянусь.

— И ты ни за что не отступишься от своих слов — как бы тебя ни уговаривали?

— Н… н… нет, сэр, — ответил Питер.

— Хорошо, — проговорил Гаффи довольным тоном делового человека, заключившего выгодную сделку. И после этого он заметно смягчился.

— Послушай, Питер, — сказал он, — теперь ты наш и мы на тебя рассчитываем. Ты, конечно, понимаешь, что мы тебя здесь держим как свидетеля, а не как заключённого, и мы тебя не обидим. Тебя положат в тюремную больницу, где хорошо кормят и работать не надо. Через недельку-другую ты дашь показания перед судом присяжных. А покамест (ты понимаешь) — никому ни слова! Если кто попытается вытянуть из тебя что-нибудь об этом деле — молчи; говори об этом только со мной. Я твой хозяин и скажу, что тебе надо делать, и я о тебе позабочусь. Ты хорошо понял?

— Д… д…да, сэр, — сказал Питер.

В одном старинном анекдоте говорится о босоногом негритёнке, который был не прочь наколоть ногу, чтобы испытать приятное ощущение, когда ранка будет заживать. Так было и с Питером, он прекрасно себя чувствовал в тюремной больнице Американского города. Койка была удобная, питание хорошее, и вдобавок можно ничего не делать. Его поврежденные суставы мало-помалу заживали, и он ежедневно прибавлял в весе на полфунта. Он напряжённо думал, наблюдал, изучал окружающую обстановку, выискивая способ продлить такое приятное существование, и уже начинал мечтать о тех маленьких удовольствиях, которые скрашивают человеческую жизнь.

Больницей ведал старичок, которого звали Дубмен. Его назначили на это место потому, что он был дядей члена городского управления. Уже шесть лет он был на этой должности и всё это время прибавлял в весе почти так же быстро, как Питер. Под конец он так растолстел, что предпочитал по возможности не вставать с кресла. Питер подметил это и начал оказывать ему разные мелкие услуги. У мистера Дубмена к тому же был тайный порок. Он нюхал табак, но во имя дисциплины и порядка не хотел, чтобы этот ужасный факт стал известен. Поэтому собираясь взять понюшку табаку, он улучал момент, когда на него никто не смотрел, и Питер, заметив это, тактично отворачивался.

В больнице у всех были тайные грешки, и мистер Дубмен должен был с ними бороться. У многих больных водились деньжата, благодаря которым они могли себе доставлять кое-какие удовольствия. Тут были и табак, и виски, и кокаин, и другие наркотики, а некоторые предавались ещё более страшным порокам. Все деньги, которые им удавалось раздобыть тайком, шли на подкупы. Служащие госпиталя, все до одного, устроились на работу по знакомству. Это были продажные душонки, отбросы общества; этим людям не удалось найти себе места в деловом мире, и они обрели здесь тихую пристань, как и сам Питер. Они брали взятки и сами готовы были подкупать Питера, чтобы одурачить мистера Дубмена. Дубмен же, со своей стороны, был готов сделать Питеру любую поблажку, лишь бы тот ему наушничал. В такой обстановке человек с головой мог составить себе кругленький капиталец.

Питер по большей части увивался около Дубмена, убедившись на горьком опыте, что в конечном счете честность — лучшая политика. Служащие госпиталя называли Дубмена «стариком». В жизни Питера, начиная с самого детства, всегда был такой «старик», неограниченный властелин, олицетворявший собой источник всех жизненных благ. Сначала был «старик» Драбб, который с раннего утра до позднего вечера бродил по городу в зелёных очках; на груди у него была дощечка с надписью: «Я слепой», и он заставлял усталого малыша водить себя за руку по улицам. Поздно вечером, когда они возвращались к себе на чердак, «старик» Драбб снимал зелёные очки и прекрасно видел Питера, и если Питер в этот день в чем-нибудь провинился, он его колотил. Когда Драбба арестовали, Питера отправили в приют, а там был другой «старик», который также требовал услуг и сурово школил мальчика. Питер сбежал из приюта и встретился с Периклом Прайемом, изобретателем обезболивающего средства. Питер изучил все его капризы и прихоти и служил ему верой и правдой. Когда же Перикл женился на богатой вдове и она выгнала Питера на улицу, мальчик перешёл в храм Джимджамбо, где «стариком» был мажордом Тушбар Акрогас, не терпевший возражений и ужасный в гневе, но щедро осыпавший милостями тех, кто умел к нему подольститься и потакать его тайным порокам. Все эти годы Питер вынужден был гнуть «колени там, где раболепие приносит прибыль», [2] Цитата из трагедии В. Шекспира «Гамлет», д. III, сц, 2, Перевод Б._ Пастернака. и делал он это инстинктивно; то был инстинкт, которому он повиновался вот уже двадцать лет своей сознательной жизни; инстинкт, во власти которого он был ещё двадцать тысяч— может быть и двести тысяч — лет назад, в те времена, когда Питер обтёсывал кремневые наконечники для копий у входа в пещеру и варил мозговые кости для какого-нибудь «старика» из своего племени, наблюдая, как непокорных молодых людей выбрасывают на съедение саблезубым тиграм.