Вячеслав Денисов: Дежурные сутки

Отныне все «дыры» в суточных дежурствах «затыкались» старшим опером Кравцовым. Если кого и хвалили на совещаниях, то только не его, хотя треть всех раскрытий в отдел приносил именно он. Если кому-то выписывалась под праздник премия, то, соответственно, не ему. Сам же Лоскутов за хорошую работу был премирован поездкой в Анталию и ничуть от этого не переживал. Привычка приписывать чужие раскрытия своей известной во всей области фамилии приняла состояние константы.

А Кравцов считал зазорным для себя «бодаться» с Лоскутовым и пытаться в чем-то его переубеждать. Ах, мы сегодня, оказывается, дежурный опер? Ну что же, отдежурим. Он, как никто, лучше знал способности начальника УР, поэтому ко всему относился не без известной доли иронии. Именно поэтому, когда перст Лоскутова остановился на нем, у него, как принято выражаться в вестернах, «не дрогнул ни единый мускул на мужественном лице». Надо, значит, надо. В четвертый раз за последний месяц, правда, но если надо! Если больше некому из восьми оперов, сидящих рядом.

— Вадим Андреевич… — неожиданно обратился к начальнику, который не любил, чтобы его перебивали, Генка Дробыш, из кабинета напротив. — А что это Кравцов у нас зачастил? У меня вот, к примеру, никаких дел особых нет. Как это ни покажется странным… Ну нет, и все. Творческий застой. Я бы мог отдежурить.

— Дробыш, действительно странно, что у вас нет никаких дел. Настоящему сыскарю обычно времени не хватает, а у вас дел нет. И зачем вы меня перебиваете? Я на этот счет распоряжений не давал.

Гена пришел в райотдел вместе с Кравцовым, и уже восемь лет они по-хорошему дружили. Он работал опером по линии малолеток и отличался неформальным подходом к делу. При желании мог любую трагедию превратить в фарс и наоборот. Малолетние наркоманы старались держаться от него подальше, так как, если они ему попадались с необоснованно находящейся у них крупной суммой денег, понятно для чего предназначавшейся, он не изводил им и себе душу нудными расспросами- «где собрались брать?», «с кем собрались колоться и в чьей хате?». Он просто брал их за шиворот и вел в ближайший коммерческий киоск или магазин. Там он на все наркоманские деньги, а это от двухсот рублей и больше, покупал карамель «чупа-чупс» и торжественно вручал оставшимся без дозы малолетним пакостникам. На их крики: «Мама на хлеб и сметану дала» — он веско предлагал передать маме, чтобы та пришла завтра к нему в кабинет, где он отдаст ей потраченные на сладкое деньги. За восемь лет не пришла еще ни одна.

Еще он любил приводить из подвалов маленьких преступников в кабинет, где рассаживал их по стульям и вручал одному из них истрепавшуюся за годы книжку. Когда через четыре часа коллективного слушания «Мастера и Маргариты» не привыкшие к таким пыткам мозги шести- и семиклассников начинали закипать, а их обладатели буквально дурели на глазах, оперативник Дробыш прекращал булгаковские чтения и начинал их ласково расспрашивать. Однажды после жалобы в прокуратуру мамы одного из малолеток по поводу издевательств, чинимых милиционером Дробышом над детьми, в кабинет к Дробышу для отбора объяснения прибыл сам помощник прокурора по надзору за милицией. Зайдя в кабинет к оперу, он обалдел. В кабинете Геннадия сидело около двенадцати подростков из неблагополучных семей и один из них, стоя лицом к «группе», пересказывал процесс кончины Берлиоза. От Дробыша отвязались и уже не трогали. Некоторые полагали, что у него были «не все дома». Однако «дома» у Гены как раз были все, о чем говорила сухая официальная статистика. Подсчет карточек на раскрытые преступления постоянно выводил его на второе место после Кравцова.

— Я просто не понимаю, как опер может так говорить?

— О чем, Вадим Андреевич?

— Вместо того чтобы заниматься делами, пытаться от них уходить на суточное дежурство.

— Так ведь не корысти ради, а пользы для…

— Я, конечно, понимаю, что на дежурстве — лафа. Катайся себе в «уазике» да катайся. А вот чтоб ножками по территории да головой еще поработать…

— А вы сами-то, гражданин начальник, — не выдержал самый старый из оперов — Максимыч, — дежурили хоть раз? Что-то я не припомню. Старый стал, память хиреет…

— Представьте себе, — вспылил Лоскутов, лицо которого и бордовая рубашка Максимыча стали одного цвета, — дежурил!

— А, ну да, — согласился Максимыч. — Я вспомнил. В прошлом году. В группе следователя Ширёва. Вспомнил, извините. Погорячился.

Опера, давя улыбку, опустили головы. Максимыч действительно погорячился, сетуя на свою память. Это был сыщик, запоминающий цвет, вкус, запах, голос, лица, адреса и фамилии на всю жизнь, всего один раз уловив их одним из органов чувств. Он, подумав минуту, мог легко сказать, что делал в этот день и в этот час год назад. А в тот эпохальный для Лоскутова вечер он подменил оперативного дежурного. У того рожала жена, а он клятвенно обещал супруге присутствовать при родах. Так они порешили… А он пообещал и заступил на сутки. Так всегда получается. В итоге его все равно не пустили к роженице, а ветеран МВД Максимыч взвалил на себя бремя оперативного дежурного по РОВД. Оперативная группа в те сутки баловала глаз подбором участников. Максимыч, когда узнал, с кем ему придется нести службу до утра, постарел еще лет на десять. Дежурным опером был Вадик Лоскутов, следователем — Дима Ширёв, участковым — Саша Лукьянчик.