Василий Добрынин - Что такое ППС? (Хроника смутного времени)

— Полоса! — а Вы мне говорите о Ломаке...

— Ценить, Альфред, надо человека! Что без него, любая полоса?

— Она, — смиренно сказал Альфред, — остается. Человек при ней — сменяем.

Альфред был, конечно, прав, но он дерзил, и надо было этой дерзости не замечать:

— Альфред, — Степан Иванович взял рюмку, — давай-ка друг, за сахар выпьем, а? Продукт уж больно добрый!

— Давайте! И за полосу, которую зовут граница, и которую, на самом деле, я ценю!

Евсеич, будь он помоложе, усмехнулся бы маразму зрелых; властью и деньгами избалованных мужей. Нормальный так бы не сказал. Так можно за стиральный порошок и плюс шоссейную дорогу тосты делать. Но Евсеич не моложе, — старше тех, и близостью к ним дорожит Он видит, что нормальных в стране много, а богатых, нет. Сахар — триста лет, как сахар. Да не он, а контрабанда делает богатство. А без границы — контрабанды нет.

— Ну... — закусив, миролюбиво проворчал Степан Иванович, — Ценить не разучился, — далеко пойдешь!

«Боже, как ты устарел!» — подумал про него Альфред.

— Чего лицом сошел, Альфред? — спросил Степан Иванович.

Альфред поднял глаза:

— О будущем подумал... — вздохнул он.

— И что же? — удивился босс, — Тебе там ничего не светит?

«С подобными тебе, — подумал Альфред, — светит мало...».

Степан Иваныч подождал, и голосом на грани, которая шутливость переводит в недовольство, произнес:

— Да-а... Есть такие, — что ни дай — а им все мало! Давалке, знаешь, хорошо когда...

— Сейчас, — поправился Лахновский, — хорошо. Граница, — как же не ценить, — там деньги рубят! Дай бог, все там сейчас рубят. Но, если все — то это шара. А шара не бывает бесконечной. Ведь не за счет ума, или так скажем, совершенства нового закона, рубят. А как раз, — за счет несовершенства! В силу временного бардака. Ломака, как чиновник, рубит на таких как я — не шара разве: рисовать лицензии, без риска, за процент? А прочие — простые спекулянты. Пятьсот процентов дает сахар! Вот и я, пока есть шара, — тоже порублю, со всеми. Глупо было б не рубить. Но, шара кончится, — вот боль моя, Степан Иванович! Вот боль... Ломака на зарплату сядет, ну а я? Зарплаты нет и некуда податься. Да и не хочу так, на зарплату. Не привык...

— Вот уж, — рассмеялся, выслушав, Степан Иваныч, — Ломака на зарплату сядет: представляешь?! После шары! — он а потом спросил:

— А ты?

— Я — в корпус перейду! — Альфред улыбнулся.

— Корпус? — тряхнул, не понимая, головой Степан Иваныч.

— Ну, да. Далекая, конечно, перспектива, но я же бизнесмен, я перспективу вижу. Уйду, когда настанет время — в депутатский корпус.

— Потом? — задумался Степан Иванович, — Иди сейчас.

— Рано, — возразил Альфред, — настолько рано, что я бы промолчал, но раскололи Вы меня, и я сказал. А во-вторых...

— Да ты, Альфред, еще во-первых не сказал.

— Во-первых, — корпуса, пока что нет. А во-вторых — я, думая о перспективе, предпочитаю заниматься тем, что есть. Я реалист. Вот — денег нарублю, пока созреет корпус. С идеями в комбеды шли, а в депутатский корпус с деньгами идут. Пусть не бедняк я, — Альфред улыбнулся, — но таких денег еще нет.

— А, — Степан Иванович разлил по рюмкам, — друг мой, это все — не бред?

— М-мм... — с любезной, извиняющей улыбкой, спохватился Альфред, — Вот что упустили мы. Точнее я. Невежество простите. Давайте! — вскинул рюмочку Альфред, — Оттуда, — показал на грудь, — От всей души, да за здоровье Ваше!

Рюмочки сошлись.

— Я почему спросил, — миролюбиво пояснил Степан Иванович, — я ведь всю жизнь в депутатах. Так, — лишний головняк, почетный, правда… Я все знаю. «Бред!» — повисло недосказанное слово.

Евсеич, привыкший быть слугой у тех, кто не нуждается ни в чем, — не думал, никогда, о том, что эти люди говорят. Не рассуждал, из-за того, что верить в то, что говорят они — дать глупое занятие душе. Но интуиция была. Он улыбнулся про себя, и присмотрелся к боссу: его время выходило, — а он не понимал. Из тех двоих, один смотрел вперед, другой — сидя пожинал привычки времени, которое сегодня уходило со двора.

Степан Иваныча Евсеич пожалел. Ведь слишком долго знал его. Степан Иваныч, скажем так, — из тех, кто кушал хорошо, но и собак кормил, и не пинал ногами. Да время выведет вперед того, кто смотрит именно туда. Пусть даже он к собакам не так щедр, и, вероятно, будет их пинать ногами.

***

Водка в сауне — кайф. Теперь все дела, и великие тоже, творят без одежды, под водку со льда, и со зноем парилки!

Лахновский Альфред, был из тех, кого можно воткнуть в абсолютно любую почву, — созреет начальник. Пойдет мыть посуду — в итоге, Лахновский — директор кафе. Дворник в ЖЭКе Лахновский? из новых? Пока! Пройдет время, Лахновский — начальник ЖЭКа. А все потому, что вопроса: «Да мне-то, зачем это надо?» — Лахновский не знал. Губкой, сжатой и жадной, он впитывал все, что касалось дела. Не ленился, не досыпал, не в пример очень многим, — не допивал. Но знал, что идущий вперед, поднимается вверх. Все дороги идут наверх. Как иначе? По дороге ведущей вниз, не идут — опускаются люди. В прямом смысле слова. А вперед — это, все-таки, вверх! Невеликая мудрость, доступная каждому. Только не каждый дорогу вперед согласится топтать до конца. Половину прошел — хорошо. Это есть, и то есть, и хватит — пупок не железный, — порвется. «Зачем это надо?»