Николай Леонов: Мы с тобой одной крови

Все живут, и я проживу, успокаивал он себя, направляясь к “Жигулям”, хотя за время работы в коммерческой структуре избаловался изрядно. Он был так огорчен предстоящим бытом, что не обратил внимания на двух мужчин в штатском и бойца ОМОНа в камуфляже и с автоматом, висевшим на плече, которые осматривали шикарную иномарку, стоявшую неподалеку от машины Гурова. Он достал ключи, думая об осклизлых пельменях, которые вскоре станут мечтой его холостяцкого существования, когда почувствовал, что его взяли под руки, и услышал мужской голос со знакомой интонацией:

– Только без глупостей, Лев Иванович. Вас просили подъехать в прокуратуру.

Конечно, оперативники могли взять Гурова так, что ему пришлось бы падать на мокрый тротуар, устраивать бой, который неизвестно чем бы кончился. Ведь омоновец в таком случае оставался на ногах, а приклад “Калашникова” штука твердая.

Но гэбэшники получили приказ разыскать полковника милиции и доставить его в прокуратуру. И хотя старший группы недавно беседовал с генералом Орловым и был предупрежден, что полковника следует опасаться, он не ожидал, что реакция на достаточно вежливое предложение окажется столь бурной. Тем более что генерал не счел своим долгом предупредить, что подходить к Гурову сзади вообще опасно для жизни.

Для своего возраста Гуров был очень быстр и прекрасно координирован. Гэбист еще не договорил, как сыщик, слегка присев, развернулся на сто восемьдесят градусов, одновременно нанося удары. Одному штатскому досталось ребром ладони чуть ниже уха, второму ребром ботинка по голени. Оба упали, получивший удар по ноге зашелся криком, другой свалился молча. Молодой омоновец, который вообще был не в курсе происходящего, не знал, что задерживают старшего офицера, застыл в нелепой позе, так как на последнем шаге поскользнулся.

– Возьми свою пукалку за ремень и аккуратно опусти на землю, иначе я продырявлю тебе правое плечо, – сказал Гуров. В одной руке он держал слетевшую шляпу, в другой – пистолет.

Дело происходило в два часа дня на Цветном бульваре, рядом с Центральным рынком. Секунду назад народу здесь было – не протолкнуться. Но москвичи, да и гости столицы тем более, приобрели, а точнее, вернули данный им от рождения инстинкт самосохранения. Оперативники только падали, Гуров ловил соскользнувшую шляпу и вынимал “вальтер”, а люди уже брызнули в разные стороны.

– Ты в Чечне еще не был? – спросил омоновца Гуров, опрокидывая ногой приподнявшегося было оперативника.

– Никак нет! – Омоновец заворожено смотрел на вороненый ствол “вальтера”.

– Значит, стрелять в городе не научился. Помоги начальникам, а я на секунду отъеду.

Гуров сел в свои “Жигули”, которые тут же затерялись в потоке машин.

У них радиосвязь, меня к мэрии не подпустят, рассуждал Гуров, сворачивая с Цветного на Петровский бульвар. Тут же ожила внутренняя линия.

– Разыскиваемые “Жигули” двигаются по Петровскому бульвару в сторону Пушкинской площади.

Гуров выключил переговорник, свернул направо в переулок, выкатился к желтому, некогда родному дому, известному на всю Россию как Петровка, 38. Он припарковался в гуще машин, пошел вдоль, разглядывая водителей в надежде увидеть знакомое лицо. Но прошло слишком много времени с того момента, как сыщик покинул альма-матер: за рулем сидели сплошь молодые ребята.

Наглость – второе счастье, вспомнил Гуров присказку известного рецидивиста, открывая дверцу милицейского “Мерседеса”. Падая на заднее сиденье, он протянул удостоверение к самому лицу опешившего водителя.

– Главк! Полковник Гуров. Быстро к зданию мэрии!

– Товарищ полковник, хозяина жду!

– Ты обернешься прежде, чем твой хозяин почистит ботинки! Двигай, парень, ты ждешь начищенные ботинки, а у меня особо опасный уходит.

Водитель включил всю иллюминацию, выехал со стоянки, рванул к Садовому, нарушая все, что удавалось нарушить.

А у мэрии народ уже толпился вовсю, еще не создавая единой непроходимой массы, так как трибуна пустовала, приветствовать, клеймить, просто глазеть было не на кого.

Крячко стоял с оперативниками неподалеку от ограды “Белого дома”, наблюдая за происходящим. На легком ветру трепыхались довольно жалкие плакатики с крикливыми прыгающими буквами. Содержание их было различно, часто прямо противоположно, пересказывать долго и бессмысленно. Крячко отметил, что по сравнению с недавним прошлым при всем различии лозунгов существует и определенное единство. Отсутствуют слова: “Да здравствует!”, “Слава!”, “Приветствуем!”, “Единство!”, “Счастье!” Вместо них можно было прочитать: “Позор!”, “Долой!”, “Убийцы!”, “Смерть!”