Николай Леонов - Обойма ненависти

– Прошу, – мотнул Лукьянов рукой в сторону гостиной и пошел первым. – Вы что-то хотели мне рассказать? Что-то новое у вас появилось?

– Нового у меня появилось очень много, Михаил Александрович. Только прошу вас пока меня не расспрашивать. Поймите меня правильно – тайна следствия. Я вам даю любые гарантии, что убийца будет найден. Мы уже приблизились к нему, и все решится за несколько ближайших дней.

– Слова… только слова, чтобы меня утешить… и вы пришли меня утешать…

– Не только слова, – усмехнулся Гуров. – Драгоценности-то нашли, а это значит, что кое-что мы умеем. А Оксана к вам часто приходит утешать?

– Оксана? Опять вы роетесь в грязном белье, полковник… какое вам дело до нее.

– Мне до многого есть дело. Я разыскиваю убийцу вашей жены, которую убили во дворе вашего дома. Я просто обязан все знать о вашей семье – это профессиональное требование.

– Требование, – с трудом произнес слово Лукьянов, усаживаясь в кресле и пытаясь положить ногу на ногу. Нога все время соскальзывала. – А чего тут требовать? Тут и требовать нечего. Все по согласию.

– Вы о чем? – не понял Гуров.

– О чем? – вскинул брови Лукьянов, но на выражение иронии на лице сил у него не хватило. – Вас ведь интересуют мои отношения с Оксаной? Трахаю я жену своего старого и единственного, заметьте – единственного – друга? Конечно… как друг. Или как последняя скотина… Слушайте, пойдемте выпьем!

– Стойте, Лукьянов, хватит пить! – не очень вежливо потребовал Гуров. – Вы и так на грани сознания. Что вы сказали? Оксана Филиппова была вашей любовницей?

– Э-э, полковник, – пьяно помахал рукой Лукьянов и посмотрел на сыщика укоризненно. – Какой вы… недалекий все же человек. Как и все милиционеры. Что вы понимаете в человеческих отношениях? Убил, не убил; украл, не украл… Жизнь-то, она ведь сложне-е! Если кто-то с кем-то переспал – это что? Это ничего не значит. Любовники – это когда любовные отношения, понимаете?

– Да понимаю я, понимаю, – ответил Гуров, напряженно пытаясь вникнуть в пьяный ход мыслей собеседника. – Вы с Оксаной переспали? Или это случалось между вами часто?

– Нет уж, на хер! – брезгливо поморщился Лукьянов и повернулся в кресле всем корпусом к сыщику. – Одного раза хватило, чтобы понять, как это мерзко. Трахнуть бабу своего лучшего друга…

– Жену, – напомнил Гуров.

– Да какая она ему жена? – взорвался Лукьянов. – Стерва похотливая! Вот у меня была жена. А я этого не понимал… пока не убил ее.

– Не шутите с формулировками, Лукьянов, – посоветовал Гуров, испугавшись, что это могло оказаться правдой.

– Шутить? Да вы ни черта не понимаете! Она ведь была для меня… Знаете чем? Это вся моя жизнь. Она была рядом, когда я учился, когда попал на муниципальную службу. Она была рядом, когда я строил свой бизнес. Когда падал и поднимался опять, когда продвигался по служебной лестнице. Она была верным другом и спутницей постоянно. И я привык к этому, перестал ценить, замечать. Вы не понимаете, как это – привыкнуть к теплу, уюту, заботе. Как перестаешь это ценить и начинаешь относиться как к само собой разуме… ющемуся, – с трудом выговорил Лукьянов. – И начинает тебя с жиру и достатку нести из стороны в сторону. Любовницы, дорогие подарки, машины. Хочется всего, что рядом и легко дается. И Оксанку захотелось… тем более что она сама под меня залезла. Потом так мерзко было… Антохе в глаза глядеть не мог. Вот оно, – Лукьянов широко обвел комнату руками, – все, что убивает. И убило.

– Убил тот, кто нажал на курок, – напомнил Гуров жестко. – Хладнокровно нажал на курок.

– Найди его, полковник, – умоляющим тоном попросил Лукьянов, в глазах которого было столько боли и тоски, что Гурову стало жалко человека. – Я просто хочу знать, кто это сделал.

– Найду, но от этого легче не станет.

– Скажи, полковник, как мне теперь другу в глаза глядеть? – вдруг спросил Лукьянов. – Она ведь опять приходила за этим.

– А он друг?

– Друг, полковник, друг, – постучал себя в грудь кулаком Лукьянов. – Я виноват перед ним. Виноват в том, что не помог сразу, оставил с его глупыми картинками. Надо было тащить его в жизнь, за собой. А я увлекся карьерой… Мешал он мне, – вдруг вставил Лукьянов и сморщился, как от зубной боли. – Это я потом понял. Сам от себя скрывал. Эгоизм заговорил. Предал я дружбу, полковник. И как мне теперь все исправить? Жены нет, друга нет… Только объедки счастья в виде… в виде Оксанки в измятой липкой постели.

– Послушайте, Лукьянов, зачем вы мне плачетесь? Думаете, что я вас жалеть буду? – расчетливо сказал Гуров, намереваясь вывести собеседника из себя. Занудный плач сыщика никак не устраивал. Его устраивала истерика, в результате которой обычно люди выплескивают наружу самое сокровенное, о чем в обычном состоянии постеснялись бы говорить.