Николай Леонов - Обойма ненависти

Они никогда не говорили о сексе, никогда его не обсуждали. С того самого первого раза, когда Оксана отдалась малознакомому Антону Филиппову на свадьбе у Лукьянова, затащив его в темный пустой павильон загородного клуба. И после первого раза, когда он, довольный, удовлетворенный, попытался осыпать ее нежными шептаниями, она зажала ему рот рукой и приказала замолчать. Именно приказала.

Антон долго скрывал от себя самого, что его личность утеряна давно и окончательно. Он ждал, жаждал секса с Оксаной, но это происходило нечасто. Бурно, странно, но нечасто. И он ждал этого, бесился, изводил себя сомнениями и самобичеваниями, но ничего не хотел менять. Главной в семье была Оксана, так получилось само собой. Того, что зарабатывал Антон как художник, не хватало практически ни на что. Что-то существенное он получал вообще крайне редко, на больших заказах. И тогда Оксана вела его по магазинам или на свой Черкизовский. И Антону покупали либо новый свитер, либо джинсы, либо летние легкие брюки. На все остальное зарабатывала Оксана.

Если Антон начинал об этом думать, то чувствовал себя униженным. Если он начинал думать о сексе с женой, то тоже начинал чувствовать себя униженным. Не меньшее унижение ему доставляло и то, что его творчество редко у кого вызывало хотя бы одобрение. И у Антона появлялось ощущение, что его все используют. Используют собственники выставочных салонов или организаторы выставок, чтобы подчеркнуть достоинство тех или иных художников на его фоне. Использует жена для секса. Когда это нужно ей, а не ему. И тогда казалось, что его использует и Мишка. Использует для самоутверждения, для того, чтобы в своих глазах подчеркнуть собственную значимость. И Антон Филиппов замыкался в себе, сутками не выходил из мастерской. Если бы он мог, то бился бы в истерике, но не мог. Он мог только сидеть, зажав голову руками и стиснув зубы. Иногда он был готов убить кого-нибудь из тех, кто так цинично размазал его жизнь. Как плевок ботинком на асфальте. Или кого-то из тех, кто живет, радуется жизни и смотрит мимо него или сквозь него. Кого-то из тех, у кого жизнь удалась и кому наплевать на то, что рядом ходит, мучается, страдает от безысходности Антон Филиппов.

– Товарищ полковник, – голос стажера был артистически серьезен, прямо как в шпионском детективе. – Объект Лукьянов встретился в кафе с объектом Красавиной. Позиция удобная, веду запись разговора.

Созданные Гуровым группы наружного наблюдения из курсантов-стажеров работали хорошо, только больно увлекались театральностью. В МУРе их снабдили аппаратурой для скрытой кинофотосъемки и аппаратурой для аудиозаписи на большом расстоянии с направленным микрофоном. Группа, наблюдавшая за Красавиной, сейчас застукала Лукьянова на встрече с любовницей.

– После окончания встречи наблюдение за Красавиной продолжать, – приказал Гуров. – А один с записью срочно на Петровку.

Через час запись была доставлена в кабинет Сузикова. Высокий, коротко остриженный парень-курсант стоял навытяжку в дверях. Гуров усмехнулся и выразительно посмотрел на Крячко.

– Вольно, курсант! – рявкнул Стас. Убедившись, что парень вздрогнул от неожиданности, он добавил уже мягче: – Выправка хорошая, но пора от нее избавляться. В глаза бросается.

– Может, сначала в техотдел отдадим, – предложил Сузиков, – пусть синхронизируют изображение и звук.

– Потом, сначала послушаем, – покачал Гуров головой и повернулся к курсанту: – Э-э… к объектам кто-нибудь подходил во время разговора, до него или после?

– Нет. Красавина подъехала на машине и сразу вошла в кафе. Заказала кофе, но этого на пленке нет, мы еще не записывали.

– Вы уверены, что с официантом она говорила только о кофе?

– С официанткой. Наверняка, потому что Красавина повернула голову к проходившей официантке, сказала что-то короткое, и та ушла, кивнув головой. Потом она молча принесла кофе и сразу отошла.

– Через сколько подъехал Лукьянов?

– Минут через десять. Он ни к кому не подходил и ни с кем не общался. Сразу прошел в кафе и сел напротив Красавиной. Тут мы уже начали писать.

– Понятно. Давай врубай запись.

Запись шла не с самого начала разговора. Видимо, курсанты все же замешкались с нацеливанием и включением. Но по первым же фразам было понятно, что разговор начался с упреков, которые отпускала в адрес Лукьянова женщина.

«– …избегаешь. Миша, я все понимаю, но и ты меня пойми, пожалуйста.