Эд Макбейн - Удар молнии

Он надавил на рукоятку ножа. Острие прокололо тонкую плащевую ткань, а за ней блузку и уперлось в ребра. Левой рукой он все еще держал ее за шею, не давая пошевелиться. В руке у нее был пистолет, но он держал ее слишком крепко, и к тому же острие ножа было все ближе и ближе.

— Ну! — прошипел он, и она разжала пальцы. Пистолет упал на землю. Молния прорезала ночную тьму. Раздался оглушительный удар грома.

Он потащил ее в глубину прохода, где было совсем темно, мимо мусорных баков, туда, где, возвышаясь в метре над землей, у стены стояла платформа, на которую опоражнивают содержимое баков. Сейчас она пустовала. Он легко приподнял ее и швырнул на платформу. Рука ее медленно потянулась к отворотам бот, где был спасительный браунинг.

— Не вынуждай меня пускать в ход нож.

Она выхватила пистолет и уже начала поднимать его, когда он ударил ее.

Она тут же выронила пистолет, а рука инстинктивно прижалась к щеке, на которой пламенем полыхал пожар. Пальцы тут же намокли, и она подумала было, что это просто дождь, но влага была липкой и густой, и она поняла, что это кровь. Он порезал ей щеку, кровь текла из щеки! И тут ее охватил страх, какого она еще никогда не испытывала.

— Ну вот, умница, — сказал он.

Снова сверкнула молния, и снова ударил гром. Теперь она ощущала нож у себя под платьем, не смея шелохнуться. Он словно дразнил ее, легонько поддевая ножом колготки. Она вся сжалась от ужаса, ожидая, что вот сейчас он снова пустит в ход нож, и на этот раз будет хуже, будет гораздо больнее. Раздался звук рвущегося нейлона. Он разрезал колготки, обнажив под ними пояс. Убедившись, что на ней сегодня много чего надето, он рассмеялся.

— Ага, поджидала меня? — все еще смеясь, сказал он и одним ударом разрезал пояс и трусы; теперь ничто не защищало ее от ночного холода, раздвинутые ноги дрожали, на лицо падал, смешиваясь с кровью, дождь и смывал кровь со щеки, которая все еще горела после удара. Ее глаза широко раскрылись от ужаса, когда он прижал лезвие ножа к влагалищу и спросил:

— Ну как, Мэри, хочешь, чтобы я и здесь немного поработал?

Она отчаянно затрясла головой: «Нет, пожалуйста, не надо». Сначала из горла вырвались какие-то нечленораздельные звуки, затем ей все же удалось выговорить:

— Нет, пожалуйста. — Она беспрестанно дрожала, ощущая, как нож медленно скользит по телу вверх и снова упирается в горло.

— Не надо, пожалуйста, не надо, довольно.

— Значит, не надо? А что надо? Может, ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Она снова затрясла головой: нет, нет, не надо. Но вслух сказала: «Убери нож».

— Стало быть, ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, а, Мэри?

«Нет, ни за что», — пронеслось в голове.

— Да, — сказала она.

— А ну-ка, скажи это вслух, Мэри.

— Убери нож, — сказала она.

— Вслух!

— Да, трахни меня.

— Хочешь от меня ребенка, а, Мэри?

«О, Господи, да ни за что, — подумала она, — ни за что, никогда».

— Да, — сказала она. — Я хочу от тебя ребенка.

— А вот и врешь, — рассмеялся он.

Где-то совсем близко ударила молния, и тут же страшный грохот расколол небо надвое.

Она все знала. Знала, как выцарапывать глаза, как ослепить этого подонка, как взять в рот и внезапно изо всех сил укусить. Она знала это и многое другое, от чего насильнику ой как не поздоровится. Но к ее горлу был прижат нож.

Нож упирался в ложбинку, и она буквально слышала, как отчаянно бьется пульс. Он полоснул ее по лицу, она чувствовала, что щека все еще нестерпимо горит и из глубокого и длинного пореза не переставая течет кровь. Дождь поливал ее лицо и ноги, юбка задралась до самой талии, спиной она ощущала холодный мокрый бетон платформы. Тут она почувствовала, как он входит в ее стылое тело, и испугалась, что он порвет ей все внутри, словно нож не к горлу приставлен, а бесчинствует там, внизу.

Она дрожала от стыда, страха, и бессилия, ей было больно, она зарыдала, она умоляла его остановиться, но боялась кричать, потому что тогда нож вонзится ей в горло с такой же неизбежностью, с какой владелец ножа вонзился в нее саму. И когда по его телу пробежала последняя дрожь, а кончик ножа мелко-мелко запрыгал на горле, когда он обмяк, она подумала только: «Ну вот, наконец все. Кончил». И стыд жаркой волной снова нахлынул на нее, и она испытала чувство чудовищного унижения и зарыдала еще сильнее, презирая саму себя. В этот момент ей ясно открылось, что никакой она не полицейский на задании; лежит она здесь, в темноте, вся одежда порвана, ноги раздвинуты, и внутри чья-то сперма. Нет. Не полицейский, а испуганная жертва, беспомощная, поруганная женщина. Накатила немыслимая боль и тоска, и она изо всех сил зажмурилась.