Андрей Кивинов: Право на защиту

И вот это «если что» случилось. Дмитрию Петровичу пришлось обратиться в Смольный. Но ответа не было уже полмесяца, и он не понимал почему…

Кощеев сидел на скамейке, положив руки на рукоятку трости, а подбородок — на руки. Думал. Чья-то тень закрыла заходящее солнце. Кощеев поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек, в котором старый ученый не сразу, но узнал студента с платного отделения.

— А, Брилев… — вежливо кивнул он. — Тоже решили воздухом подышать?..

— Вас ищу! — развязно ответил студент.

— Какие-то вопросы?.. Готов выслушать.

— Вопрос один: оценка за экзамен.

Брилев стоял, засунув руки в карманы брюк. Лицо его выражало решимость.

— Так в чем же дело? — не понял Кощеев. — Готовьтесь, сдавайте, все в ваших руках.

— Хватит, насдавался, — перебил Брилев.

— Чего ж вы тогда хотите?

— Три балла. Мне больше не надо, — Брилев вытащил из кармана куртки зачетку. Точнее, резко выдернул. Будто это не зачетка, а нож.

— Вы шутите?..

— Шутки кончились, — с нажимом заявил студент. — Не поставите — пеняйте на себя.

Кощеев, опираясь на трость, медленно поднялся. Выдохнул возмущенно:

— Что ты сказал?..

— Голову оторву, — пригрозил Брилев, закусив губу.

— Наглец! — прошептал Кощеев сорвавшимся от возмущения голосом. — Прочь отсюда! И чтоб на кафедре я тебя больше не видел! Прочь!..

И что есть сил толкнул Брилева. Теперь студент стоял против фонаря. Он отражался в его безумных зрачках. Словно зажглись в глазах костерки адского пламени.

— Ты достал, Кощей!.. — Брилев схватил его за отворот пиджака. — Я из-за тебя в армию не пойду! Понял?!

— Там тебя жизни научат. Отпусти, негодяй! — Кощеев пытался освободиться.

— Не тебе о моей жизни судить, козел вонючий!..

Кощеев неловко тюкнул Брилева тростью. Силы, конечно, были не те… Тот легко отбил удар рукой, отобрал у старика тяжелую трость и резко ударил его в висок.

Потом еще раз. И еще…

Кощеев вскрикнул, упал и остался лежать без движения. Брилев наклонился, пощупал старику пульс. Распрямился и сказал: «Ни хера себе!»

Вдали раздался свисток сторожа. Брилева словно молния поразила, он весь скособочился, закрыл зачем-то голову руками… но быстро сообразил, что это лишь сигнал о скором закрытии сада.

Волоком дотащил тело Кощеева до Лебяжьей канавки и спихнул его в воду.

Туда же выкинул трость…

Руки его почти не тряслись. Он быстро прошел по крайней аллее, разминувшись со сторожем и нарядом милиции, который как раз отходил в другую сторону от пруда.

Из ажурных ворот он вышел, никем не замеченный.

Лихо!..

Брилев даже ухмыльнулся — вспомнил анекдот, как поручик Ржевский гулял с барышней по Летнему саду.

— Поручик, вы хотели бы стать лебедем?..

— Голой жопой в мокрую воду?! Бр-р-р… Ни за что!

В прошлом директор молочного магазина, что на углу, а теперь его владелец (ныне магазин был позиционирован как «мини-маркет») и хозяин еще двух или трех близлежащих торговых точек пятидесятилетний толстяк Иван Солодунов слыл самым богатым человеком в подъезде.

Несколько лет назад он прикупил к своей трехкомнатной квартире соседнюю двухкомнатную и являлся теперь обладателем настоящего «пентхауза» на последнем этаже.

Сейчас он сидел, развалившись, в кресле, в ярко-красном спортивном костюме (это был фирменный «Adidas», Иван Тимофеич не любил подделок, особенно после того, как сильно «попал», купив сдуру партию китайского барахла с надписью «Adidos»). Сидел и пил пиво из жестяной банки. Черемыкина стояла перед ним в стареньком домашнем платьице, неловко скрестив руки на груди.

— Две тыщи, соседка, деньги немалые… — тянул Солодунов нутряным басом. Было впечатление, что заговорил большой цинковый бак. — Очень немалые деньги, соседка, две тысячи долларов…

Он был уверен, что мысль, повторенная дважды, лучше усваивается.

— Так ведь посадят его, дурачка, — всхлипнула Черемыкина. — На три года, может быть!..

— Зато поумнеет, — предположил сосед. — Будет время для размышлений.

— Да какое там, Иван Тимофеич!.. Он же под дурное влияние — за пять минут… Бандитом вернется, вся жизнь насмарку…

Солодунов помолчал, подумал.

— Воспитывать надо было с детства, а то много воли дала. Да, с детства воспитывать, а воли — не давать! Пороть!

— Когда воспитывать-то, если на фабрике в две смены ишачила… — смахнула слезу Черемыкина. — Одна ведь, без отца, его растила. Да и неплохой он парень, дурной только малость… Пропадет!