Шракбек Кабылбаев - Преступления могло не быть!

Двигались в полном мраке совершенно свободно, ни за что почти не зацепляясь: много раз приходилось здесь бывать, достаточно известно было, где что находится. На ощупь снимали с полок пачки сигарет и папирос, колбасу, ящики с печеньем, бутылки с вином и водкой. Бережной поторапливал.

— Все берите.

Мешки потяжелели. Бережной тем временем достал из кассы деньги. Коля совал их в карманы, Ванда толкала за пазуху. Смятые ворсистые бумажки, в темноте неразличимые, подняли Колино настроение. Первой, оставив мешок стоявшему за дверью Коле, выглянула Ванда, потом протянула руку в дверь, взяла мешок. Выскочили, вдвоем таща мешок, который должен был нести Бережной. Тот возился с дверью, стараясь сделать так, чтобы она прикрылась как можно плотнее. Наконец, что-то глухо щелкнуло, Бережной отделился от крыльца. Опять осмотрелись, по-прежнему никого не было, ничего не было слышно.

Колин страх совершенно прошел, Ванда шла впереди, Бережной поравнялся с ними:

— Легче на душе стало, земляк? Вот видишь, как это делается. Теперь кутнуть можно и без твоей стипендии.

Рукой, в которой был лом, он крепко взялся за козырек Колиной фуражки и рванул его вниз. Коля весело содрал с головы нахлобученную фуражку и побежал вслед за Бережным.

…На станции — полдень и затишье. Нет нужного поезда. Коля Ерошенко мог бы расстегнуть пуговицы суконной рубашки, но не расстегивает — не привык. Отошел в тень — тянет запахом краски от неподвижных товарных вагонов, маслом — от черных пятен мазута, впитавшихся в песок, насыпанный рядом со шпалами. Слышны низкие свистки маневровых паровозов, временами хриплый голос диспетчера что-то озабоченно выговаривает над путаницей путей. Мимо торопятся люди в замасленных выцветших серых кителях, сверкают только серебряные пуговицы. На спокойного паренька никто не обращает внимания. Он сейчас ни с кем говорить не станет: надо все вспомнить, надо все вспомнить до конца. «Да, да… Ягнюков-то не отстал, он пришел на следующий день…»

После грабежа отсыпались до вечера. Не успели сесть за стол, щедрый и обильный, как ввалился Ягнюков. Ощерившись как ни в чем не бывало, нагло и развязно воскликнул:

— Ну как успехи? — и с циничным одобрением прибавил: — Впрочем, что спрашивать, вижу, что прилично поживились.

Бережной не был расположен сердиться, он щедрым приглашающим жестом поманил Ягнюкова, привстал, протянул руки над столом, посадил его. Потом обошел стол и сел рядом с отступником:

— Ладно, Циклоп, обиды не держу. — Виктор взял бутылку из добытых прошлой ночью. — На, опорожни-ка!

Ягнюков принял полный стакан, не останавливаясь выпил всю водку. Бережной довольно улыбнулся, добавил:

— Еще есть дело… Тихо, тихо, учти, Циклоп, — от хибары на этот раз подальше. В продуктовом за праздники много денег собралось. И харчи прихватим… Ну ты как? Или драпать кинешься?

— Принимаю. Только в промтоварный заглянуть не мешает. Он рядом, хоть денег там и не будет: в праздники не торгуют. И барахлишка порядочно приберем. Но… — озабоченно покрутил головой Ягнюков, довольный тем, что его слушают с настороженной заинтересованностью, — без машины нам не обойтись, на себе много не уволокешь.

— Мальчики, — сказала Ванда, — о машине не беспокойтесь. Надо только поехать в Целиноград.

Ванда кокетливо отстранилась от Бережного, который со словами «Толково, милашка!» бросился ее обнимать. Ягнюков надменно-двусмысленно улыбался.

— Коля, собирайся! — восторженно произнес Бережной, посмотрев на часы. — Надо торопиться.

Оставив спутников около глухого деревянного целиноградского забора, Ванда толкнула калитку: выжидала, пока на лай собак кто-нибудь выглянет из дома. Лай вскоре стих, Ванда вошла в дом, мужчины прислонились к забору, собаки озабоченно забрехали. Из калитки вышел крепкий низкорослый мужчина с легкой проседью в густых, неприглаженных черных волосах. На нем был помятый серый шерстяной костюм, белая сетчатая рубашка, на босых ногах — войлочные шлепанцы. С грубоватой, но приветливой усмешкой он сказал поджидавшим: «Нестеров». Те молча и поочередно пожали протянутую руку и потянулись вслед за хозяином в дом, не обращая внимания на гневное бешенство метавшегося пса.

— Рад гостям, — приговаривал Пестеров, ставя на стол примелькавшуюся бутылку водки, пододвигая к чинно сидевшим друзьям тарелочки со скудной закуской, сетовать на которую неожиданным гостям не приходилось. — Друзья Ванды — мои друзья. — Пестеров обвел взглядом сидевших, спросил, одновременно обращаясь к Ванде и ко всем остальным трем сразу. — За рулем-то кто будет сидеть? — Но, спросив, слегка смутился, почувствовав неуместность того, что он не разобрался в том, кто здесь главный. — Пойдемте, — сказал Пестеров Бережному — покажу машину.