Фридрих Незнанский - Восемь трупов под килем

Они врывались в каюты, оставив в покое нормы приличия и представления о пресловутых правах человека. Если было заперто, трясли двери, обещали выломать — и им открывали. От пустующих кают у Турецкого были ключи — принес Манцевич. У матросов он не задержался — пусто, как после тотального грабежа. К себе не пошел. Над Гердой трудился особенно тщательно, невзирая на попытки к сопротивлению.

— Герда, уймитесь, — он перехватил руку, которой она собралась его оцарапать. — Вы неправы. Я не покушусь на ваши трусики и лифчики — даже если они мне очень понравятся. Вам не избежать обыска, смиритесь, будьте паинькой.

Жизненный закон: женщина неправа до тех пор, пока не заплачет. Он стоял в коридоре, контролируя нежелательные перебежки по нижней палубе, Глотов переворачивал матрас, выдергивал пустые ящики из шкафа, вытряс на кровать содержимое пухленького чемоданчика, а женщина сидела на одиноком трехногом табурете, закрыв лицо руками, и слезы сочились сквозь пальцы…

— Работайте, сыщик, — брезгливо поджав губы, разрешил Феликс, предлагая жестом перевернуть его каюту. — Работайте, работайте, луна еще высоко. Труд сделал из обезьяны человека. А из Дарвина — автора эволюционного учения.

— Так просто, Феликс? Вы не собираетесь биться смертным боем? Не будете качать права?

— И много ли я скачаю? — фыркнул Феликс. — Так, процентов десять, пятнадцать. Давайте, не смущайтесь, не такой уж я идиот, чтобы нарываться там, где это бессмысленно.

Лаврушины молчали хором, выслушивая его уверения в необходимости того, что никому не нужно.

— Делайте что хотите, — пробормотал Иван Максимович, обнимая жену, которая почти не подавала признаков жизни.

— Ага, явились! — взревела Николь, когда они вторглись на приватную территорию французов. — О, топор, как это сексуально! — она хотела броситься в атаку, но передумала, сломала себя через колено.

— Что вы ищите? — нервно вякнул Робер, хлопая красными воспаленными глазами, когда Глотов уже привычным движением перевернул матрас.

— Вчерашний день, — пробормотал Турецкий, направляясь к двери. — Все в порядке, дорогие мадам и месье, зачем задавать вопрос, если знаете на него ответ? Вы прибыли в полицейское государство, у нас такое в порядке вещей…

Плакала Ирина Сергеевна, он не злобствовал особенно в ее каюте, а Глотов вообще побледнел и отказался рыться в женских вещах. Но Турецкий посчитал не лишним перетрясти многочисленные наряды, упакованные в целлофан (странные люди эти богатые — знают, что не наденут, а все равно тащат с собой), распахнуть чемодан, запустив в него хищные пальцы, пересчитать украшения в маленькой инкрустированной коробочке.

— Как это глупо, — повторяла женщина, отрешенно качая красивой головой, — как это глупо, боже правый… Вам надо было во врачи податься, Александр Борисович — уж если возьметесь за больного, то доведете его до конца…

— Полностью разделяю ваши печали, Ирина Сергеевна, — сочувственно кивал Турецкий, — не принимайте близко к сердцу. Впрочем, понимаю ваше расстройство. Теперь, после того как я покопался в ваших украшениях, их остается только выбросить…

Голицын долго хохотал, когда услышал, что его помещение хотят обыскать. Он снова принял на грудь — был не пьяный, но изрядно навеселе. Впрочем, ночь еще не кончилась, а «горючего» в початой бутылке было столько, что хватило бы и троим.

— Исключений ведь мы не делаем, верно, Игорь Максимович? Сами того хотели. Учтите, если будете упорствовать, к рассвету у меня появится дополнительный стимул расширить список кандидатов на почетную роль.

— Да пошел ты, Турецкий, — проворчал Голицын, заходя в туалет. Что, видимо, означало — «делайте что хотите». Он получал какое-то мстительное удовольствие, роясь в вещах миллионера, ухмылялся про себя, бормотал что-то сквозь зубы, ловя недоуменные взгляды Глотова…

В каюте Манцевича на стук никто не отозвался. Стучаться вторично было в лом. Турецкий долбанул по двери — она оказалась незапертой. Вошел с людоедской улыбочкой. Вот и встретились два хищника. Посмотрим, кто кого. И вдруг тревога взяла за ребра — в каюте никого не было. Он распахнул дверь в санузел. И там никого. Гуляем, Альберт как вас там по отчеству? Ну, ничего, мы и без вас посмотрим…

— Работаем, Глотов, — бросил он.

Обыск, к чему уже привыкли, не принес результатов. Если и было что скрывать Манцевичу, то скрывал он это в себе (и на себе). Даже как-то аскетичненько. Из личных вещей — лишь туалетные принадлежности, темные очки, пара соломенных ботинок, трико, бритва, ноутбук. Никаких купальных принадлежностей или чего-то такого, говорящего, что человек отправился на отдых. Тревога взяла за ребра основательно, не отпускала. Турецкий созерцал пустую каюту, по которой они безжалостно прошлись в четыре руки, тяжелые предчувствия забирались в душу.