Фред Варгас - Уйди скорей и не спеши обратно

Жосс выхватил у него из рук листок и вгляделся в буквы.

— Ну, допустим, — недовольно пробурчал он. — И что дальше?

— Я сказал это, чтобы вам было удобней читать. Я не хотел вас обидеть.

— Ладно. Забирайте свои глупые бумажки и убирайтесь. Читать — моя работа. Я же в ваши дела не лезу.

— Что вы хотите сказать?

— А то, что я много чего про вас знаю из разных доносов, которые мне подбрасывают. — Жосс указал на кучку «нельзя». — Прапрадедушка меня предупреждал, что у людей куча трухи в голове. Хорошо еще, что я сортирую сначала.

Декамбре побледнел и подтянул к себе табурет, чтобы сесть.

— Боже милосердный, — удивился Жосс, — да не переживайте вы так!

— А эти доносы все еще у вас, Ле Герн?

— Ну да, я их в брак кидаю. Хотите посмотреть?

Жосс порылся в непрочитанных бумагах и протянул ему два письма.

— Вы правы, всегда лучше знать своих врагов. Предупрежден — значит, вооружен.

Жосс глядел, как Декамбре разворачивает листки. Его руки дрожали, и Жоссу впервые стало немного жаль старого грамотея.

— Не убивайтесь вы так, — повторил он, — урод какой-то пишет. Если б вы знали, что мне читать приходится! Помоям место в помойной яме.

Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?

— Плести кружева ничуть не позорно, — настаивал Жосс. — Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?

— Так, — сказал Декамбре, возвращая ему листки. — Но лучше об этом молчать. Люди — народ ограниченный.

— Очень ограниченный, — согласился Жосс, снова принимаясь за работу.

— Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?

— Не люблю дураков, — сказал Жосс.

— Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.

— Нет. Но и дураков не люблю.

Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.

— Ле Герн, — сказал он, — комната ваша.

Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.

— Лейтенант Морель, комиссар, — представился он. — У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.

Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.

— Я сделал глупость, комиссар? — спросил Морель.

— Нет, Морель. Я сам виноват.

Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность — Морель.

Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.

— Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, — начала Мариза.

— Одну минуту, — сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.

Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.

— Итак? — сказал он, поднимая голову. — Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?

— Может быть, — вздохнула она.

— Вот и хорошо, — сказал Адамберг, вставая. — Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.

Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.

— Но я еще не рассказала про другие дома, — сказала она.

— Какие дома?

— Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.

— И что там случилось?

— Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.

Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.

— Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? — робко сказала Мариза, усаживаясь. — То есть я хочу сказать, у них есть своя территория? Разве бывает, чтобы они рисовали на одном доме, а потом то же самое на другом конце Парижа?