Пер Валё - Смеющийся полицейский

Первым, кто прибыл на Норра-Сташенсгатан из управления полиции, был Гюнвальд Ларссон.

Он сидел за своим письменным столом в управлении полиции на Кунгсхольмене и просматривал какой-то рапорт, в котором невозможно было разобраться, причем делал это с отвращением и, наверное, уже в десятый раз. Одновременно он размышлял над тем, когда эти люди уйдут домой.

Понятие «эти люди» охватывало среди прочих начальника полиции, его заместителя, а также множество различных руководителей и комиссаров, которые после благополучно закончившейся демонстрации болтались по лестницам и коридорам. Как только эти персоны решат, что рабочий день удачно завершен, и уберутся, он сделает то же самое, причем как можно быстрее.

Зазвонил телефон. Ларссон скривился и взял трубку.

— Ларссон слушает.

— Это центральная диспетчерская. Патрульный автомобиль из Сольны обнаружил на Норра-Сташенсгатан автобус, в котором полно трупов.

Гюнвальд Ларссон взглянул на электрические настенные часы, которые показывали восемнадцать минут двенадцатого, и сказал:

— Каким образом патрульный автомобиль из Сольны мог обнаружить автобус, полный трупов, в Стокгольме?

Гюнвальд Ларссон был ассистентом полиции. Из-за несносного характера в управлении его недолюбливали. Действовал он, однако, быстро и решительно и первым явился на место происшествия.

Он остановил машину, поднял воротник плаща и вышел под дождь. Красный двухэтажный автобус стоял поперек тротуара, пробив забор из стальной сетки. Передняя часть автобуса была смята. Кроме него, Гюнвальд Ларссон увидел черный «плимут» с белой полосой и надписью «Полиция» на дверцах. Стояночные огни у него были включены, а в конусе света, который давал прожектор, стояли два полицейских в униформе с пистолетами в руках. Оба казались неестественно бледными. Одного из них стошнило прямо на кожаную куртку, и он сконфуженно вытирал ее мокрым платком.

— Что здесь произошло? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Там… там внутри много трупов, — ответил один из полицейских.

— Да, — добавил другой. — Вот именно. И много отстрелянных гильз.

— Один из людей еще подает признаки жизни.

— Там есть один полицейский.

— Полицейский? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Да. Из уголовного розыска.

— Мы его знаем. Он служит в Вестберге. В отделе расследования убийств.

— Мы только не знаем, как его зовут. На нем синий плащ, он мертв.

Оба говорили неуверенно, тихо, перебивая друг друга.

Вряд ли их можно было назвать низкорослыми, однако рядом с Гюнвальдом Ларссоном они выглядели не слишком представительно.

У Гюнвальда Ларссона был рост один метр и девяносто два сантиметра, а весил он девяносто девять килограммов. У него были плечи боксера-профессионала тяжелого веса и огромные волосатые руки. Зачесанные назад светлые волосы уже успели промокнуть.

Сквозь шум дождя донесся вой нескольких сирен. Они приближались с разных сторон. Прислушиваясь к ним, Гюнвальд Ларссон сказал:

— Разве это Сольна?

— Мы находимся точно на границе, — хитро парировал Квант.

Гюнвальд Ларссон перевел лишенный всякого выражения взгляд своих голубых глаз с Кванта на Кристианссона. Потом быстрым шагом направился к автобусу.

— Там вид, как… как на бойне, — сказал Кристианссон.

Гюнвальд Ларссон даже не прикоснулся к автобусу. Он заглянул в открытую дверь и огляделся.

— Действительно, — сказал он. — Выглядит именно так.

Мартин Бек остановился на пороге своей квартиры в Багармуссене. Он снял плащ и шляпу, стряхнул с них воду на лестницу, повесил и только потом закрыл дверь.

В прихожей было темно, но ему не хотелось включать лампу. Из-под двери в комнату дочери пробивалась узкая полоска света, оттуда доносились звуки радио или проигрывателя. Он постучал и вошел.

Дочь звали Ингрид, ей было шестнадцать лет. В последнее время она заметно созрела и с каждым разом общаться с ней становилось легче. Она была спокойная, рациональная и умная; он любил с ней разговаривать. Она училась в последнем классе средней школы и с учебой справлялась успешно, хотя и не принадлежала к категории, которую в его времена называли зубрилами.

Сейчас она читала, лежа в кровати. Проигрыватель, стоящий на столике у кровати, был включен. Она слушала не поп-музыку, а какую-то классику; ему показалось, что это Бетховен.

— Как дела? — сказал он. — Ты еще не спишь?

Он осекся, сообразив, насколько бессмысленно то, что он сказал, и подумал о том, какие банальности слышали эти стены за последние десять лет.