Анатолий Ромов: Искатель. 1990. Выпуск №3

— Но, Жорж, вы делаете слишком поспешный вывод. Можете ли вы доказать, что в каждом случае, за исключением Леонардо, под новым имелся подлинный, более ранний рисунок?

— Нет. Само собой разумеется, музеи не очень-то охотно представляют кому-либо возможность доказать, что их картины не совсем подлинные. Я знаю, все это пока только предположения, но какие еще объяснения вы можете предложить?

— И вы всерьез думаете, что одетый в черное Агасфер сейчас прогуливается по этим мостовым и что все эти столетия он похищал и исправлял картины, на которых художники изображали его отталкивающим Иисуса? Сама эта мысль абсурдна.

— Не менее абсурдна, чем похищение картины. Все указывает на то, что она не могла быть украдена человеком, ограниченным в своих возможностях законами нашего мира.

— Ну, хорошо, предположим, что это так, — сказал я, чтобы не оскорбить Жоржа. — Но будет ли лучшим выходом просто сидеть и ожидать возвращения картины Леонардо?

— В этом нет необходимости. Большинство похищенных картин пропадали на десять или двадцать лет. Может быть, усилия освободиться от уз пространства и времени истощают его или вид оригинальных картин настолько выбивает из колеи... — Он остановился, когда я начал приближаться к нему. — Послушайте-ка, Чарли, это фантастично, но одновременно похоже немного на правду. Очевидно, этот человек — великий покровитель искусства, движимый непреодолимым чувством вины перед художниками, изображавшими распятие. Нам надо начать с аукционов. Это лицо, эти черные глаза и профиль — рано или поздно мы его увидим: он будет искать еще одно распятие или положение во гроб. Разве вы не узн а ете его?

Я задумался. Передо мной был образ черноглазого странника. «Иди быстрее», — сказал он Христу, когда тот проходил мимо него, неся крест на Голгофу, а Христос ответил: «Я иду, но ты будешь ждать, пока я вернусь». Я готов был сказать «нет», но что-то удержало меня, какой-то образ промелькнул в голове. Этот красивый восточный профиль человека в изящном темном полосатом костюме, при палке с золотым набалдашником, назначающего цену через агента...

— Чарли, мне кажется, я его видел.

— Я не уверен, Жорж, но... Любопытно, что исправленный портрет Агасфера скорее, чем оригинал Леонардо, кажется мне более реальным, более близким лицу, которое, я твердо уверен, мне знакомо. Черт побери! Если ваша невероятная догадка верна, этот человек говорил с Леонардо, с Микеланджело, с Тицианом и с Рембрандтом?

— И еще кое с кем, — задумчиво добавил Жорж.

В следующем месяце, после возвращения Жоржа в Париж, я большую часть времени пропадал на аукционах, выискивая человека со знакомым восточным профилем. Если бы я не был убежден в его реальности, то отбросил бы гипотезу Жоржа как навязчивую фантазию. Мне пришло в голову спросить об этом человеке у моих помощников, и, к моей досаде, двое из них также смутно припомнили его. После чего мне уже не удавалось изгнать фантазии Жоржа де Стаэля из своего сознания. Новостей о пропавшем Леонардо не было, и полное отсутствие каких-либо улик ставило в тупик полицию и мир искусства. Поэтому я испытал огромное облегчение, когда пять недель спустя получил следующую телеграмму:

«Чарли, выезжайте немедленно, я видел его. Жорж де Стаэль».

Пока такси везло меня от аэропорта Орли к Маделен, я рассматривал сад Тюильри, стараясь не пропустить высокого человека в черной шляпе с опущенными полями, крадущегося за деревьями со скатанным холстом под мышкой. Сошел ли Жорж де Стаэль с ума окончательно и непоправимо, или же он на самом деле видел призрак Агасфера?

Когда Жорж встретил меня у входа в «Норманд и компания», его рукопожатие, как обычно, было крепким, а лицо — спокойным. В кабинете он с загадочной улыбкой откинулся в кресле, посмотрел на меня, выдержал многозначительную паузу и лишь затем произнес:

— Он здесь, Чарли, и остановился в «Рице». Его интересует аукцион мастеров девятнадцатого и двадцатого веков. Если повезет, вы увидите его уже сегодня вечером.

Внезапно во мне снова проснулось недоверие, но, прежде чем я смог пролепетать возражения, Жорж опередил меня.

— Он таков, каким мы его себе и представляли, Чарли. Высокого роста и могучего сложения, с грацией каменной статуи. Леонардо и Гольбейн точно передали его образ, эту странную напряженность во взгляде, в котором словно присутствует ветер пустынь и глубоких ущелий.

— Когда же вы увидели его впервые?