Аркадий Адамов - Час ночи

Так брела и брела Валя, и никто её не встретил на полутёмных ночных улицах, никто не пристал, не задел. И во втором часу ночи пришла она наконец к своему дому.

В большом дворе было темно и пусто, фонари не горели, и в редких окнах виднелся свет. Валя остановилась, запрокинула голову и долго искала окна своей квартиры. Путались этажи, подъезды, путался счёт окон. Но в конце концов она их нашла. В двух окнах горел свет.

И Валя решила, что надо посидеть во дворе и подождать, пока свет погаснет и родители уснут. А иначе… Она вяло махнула рукой. Опять будет концерт до утра. Очень надо! А тут хорошо, тихо, темно… Она с трудом нашарила скамью, опустилась на неё, вытянула ноги. Голова закружилась сильнее, но тошнота отступила. Валя откинулась на спинку скамьи и посмотрела на небо. Какие огромные там звёзды… Тоже кружатся, кружатся… Вон звезда, которую они нашли с Николаем, такая красивая… Нет, они нашли вон ту… Раньше она не думала, что звёзды такие красивые. Она их почему-то даже не замечала.

Но тут Валя почувствовала, что ей холодно, совсем она окоченела в своём лёгком платьице. Николай бы сейчас набросил ей на плечи пиджак и обнял. Июль, а ей так холодно. А в Москве, сказал Николай по телефону, жарища немыслимая. Чудно как. Тут южнее, а в Москве жарче. Что он делает там сейчас, в этой жаркой Москве? Спит? И не знает, что она сидит во дворе, что выпила, что была в ресторане, что ей сейчас так одиноко и тревожно, тревожно… И вдруг она вскрикнула от острой боли в сердце: «Ой!..» — и обеими руками схватилась за грудь. Но боль отступила. Только испарина покрыла лоб и сердце заколотилось как сумасшедшее. «Что случилось?» — со страхом подумала Валя. Даже голова перестала вдруг кружиться, и прошла тошнота.

Зато стало совсем уже холодно, просто зуб на зуб не попадал. Валя зябко поёжилась, обхватив плечи руками. Ну вот ещё! Почему это она обязана сидеть тут и ждать? А если она замёрзла? И ещё… ей страшно. Вдруг ударит снова эта ужасная, как от острой иглы, боль.

Она поспешно поднялась со скамьи, машинально одёрнула платье, и вдруг почувствовала, как закружилась голова, и опёрлась рукой о спинку скамьи. Потом медленно, слегка покачиваясь, она двинулась к своему подъезду.

По лестнице Валя поднималась уже почти свободно, мысли совсем не путались, и она помнила, что надо вести себя осторожно и не шуметь. А она уже раза два всё-таки споткнулась.

Добравшись до своего этажа, она вынула из карманчика платья ключ и осторожно вставила его в замочную скважину. Но ключ никак не поворачивался. Наконец Валя догадалась, что она вставила его неправильно. Она вставила его иначе, почему-то не сразу попав в замок, и тихо зацарапала им, как мышь.

Дверь открылась раньше, чем Валя повернула ключ.

На пороге стоял отец. Высокий, поджарый, кривоногий, как кавалерист. Узкие брюки на тонких цветных подтяжках, белая майка, грудь и плечи заросли волосами, редкие волосы на голове всклокочены и на узком, измятом и небритом лице набрякли мешки под глазами, густые тёмные брови срослись на переносице, острый нос почти воткнулся в усы. В сузившихся глазах сухая, холодная злость.

Крепкой рукой он схватил Валю за шею и, как котёнка, швырнул её с лестничной площадки в коридор.

— Пришла, потаскуха? — с угрозой произнёс он, поворачиваясь к съёжившейся в углу Вале. — Опять нализалась где-то, дрянь? У-у…

Он замахнулся, и Валя закрыла глаза.

В этот момент в коридоре показалась мать, кутаясь в синий, махровый до самого пола халат.

— Алексей!

Отец оглянулся. В глазах его мелькнула жалость. Он опустил руки и, вздохнув, сказал:

— Ну верно, верно. Да и противно дотрагиваться. Тряпка половая, об неё только ноги вытирать.

Вале хотелось крикнуть: «Неправда! Я чистая! Я теперь чистая! Я только для Николая живу. И совсем другой стала, вы не знаете!» Но она лишь затравленным зверьком смотрела на отца, а слёзы, помимо её воли, текли и текли по щекам, и она машинально втягивала их трясущимися губами.

Но мать, кажется, что-то поняла, что-то новое уловила в дочери, и не сейчас, а вообще в последнее время. Валя это давно почувствовала, хотя мать ни слова ей не сказала, ни о чём не спросила: она как будто боялась спугнуть это новое или сама ещё не верила до конца в своё открытие. И Валя тоже ей ничего не говорила и не собиралась говорить. Пусть сама как хочет догадывается, если она мать. А Валя давно им обоим не верила и считала врагами, худшими из врагов, потому что она от них ещё и зависела.