Татьяна Степанова - Невеста вечности

В ОВД в «Маяке» они забрали с собой двух местных оперативников на машине, чтобы в случае надобности этапировать Горлова в Москву, в Следственный комитет.

Тихие аллеи санаторного парка уже тонули в вечерних сумерках, когда они подъехали к корпусу со львами и колоннами. Солнце медленно опускалось за реку, трогая нежными неяркими закатными красками кроны деревьев и крыши домов.

С участков тянуло дымом, где-то жгли палую листву.

Страшилин официально предъявил начальнику санатория свое удостоверение, сказал, что он приехал по делу об убийстве, и приказал вызвать Аристарха Горлова в приемную – в этом офисе обычно оформляли курортников на постой. За ним пошла дежурная медсестра, и вернулись они не быстро.

Аристарх Семенович Горлов, одетый все в тот же свой поношенный, застиранный, однако чистый спортивный костюм, медленно оглядел их с порога – Страшилина, Катю, свободный стул в центре комнаты.

– Добрый вечер, – произнес он.

– Аристарх Семенович, помните, вы просили нас найти убийцу вашего товарища Уфимцева? – спросил Страшилин. – Не был он вашим товарищем, Аристарх Семенович. А убийцу его мы отыскали.

– Да? – спросил Горлов.

– Вы же сами просили. Вы этого хотели?

– Да, – это «да» звучало уже по-иному.

Катя смотрела на старика. Какая же мука, мука, все эти допросы…

– Вы правда хотели, Аристарх Семенович?

– Да, я хотел.

– Вы желали, чтобы мы вас нашли?

Горлов глянул на Страшилина из-под своих кустистых седых бровей.

– Это ведь вы убили Уфимцева.

Сейчас станет кричать, возмущаться – да как вы смеете, да вы что, я не убивал, я…

Катя слышала, как звенит-переливается эта могильная мертвая тишина. Потому что Горлов не кричал, не возмущался и не отрицал обвинение.

– Игуменья Евсевия дала на вас показания, – объявил Страшилин, не уточняя сути этих показаний. – И самое главное – Уфимцев не сразу умер, когда вы ударили его лампой. Он прожил еще несколько минут и написал кровью ваше прозвище, что было у вас в отделе ЦК, где вы работали у Уфимцева референтом. Ваше прозвище – «Матушка», Аристарх Семенович… Оно вам совсем, совсем не идет, просто насмешка какая-то, профанация, да? Но роль свою в этом деле сыграла. Вы покинули дом Уфимцева слишком быстро, вы даже не проверили – жив он или мертв и что там царапает пальцем окровавленным на полу.

– Он это заслужил, – Горлов произнес это так тихо…

– Не слышу. Громче.

– Он это заслужил. Он заслужил!

– Не кричите, Аристарх Семенович.

– Он заслужил, он… негодяй, вор, вор, подонок, старая мразь! – Горлов стиснул кулаки.

В запавших глазах его теперь сверкала ненависть.

– Я знал, что вы докопаетесь. Установите, найдете, что я работал с ним. И с этой старой лицемеркой! Благодетельница – игуменья… Я ждал, что вы вернетесь, что вы все узнаете.

– Мы узнали. Мы поймали убийцу, как вы и хотели. Вас. Вы ведь желали, чтобы мы вас поймали, Аристарх Семенович.

– Нет… то есть да… я знал, что это произойдет рано или поздно.

– За что вы убили Уфимцева? В общих чертах мы это себе представляем. Но мне нужен мотив. И я хочу услышать это от вас самого.

– Я… не хотел, я ничего не планировал, все произошло совершенно случайно.

– Верю вам. И как все это произошло там, в «Маяке»?

– Она, Алла, то есть теперь игуменья, выхлопотала мне путевку в санаторий. Мы встретились случайно в больнице – я ведь инфарктник, ну и она тоже еле хрипит, водянка ее душит. Она прикинулась этакой доброй самаритянкой – выхлопотала мне сюда путевку бесплатную. Швырнула подачку.

– Игуменья желала вам добра и здоровья, – сказала Катя. – Зачем вы так, Аристарх Семенович?

– А затем, что все это видимость одна, притворство. – Горлов сморщился. – Уж кто-кто, а я-то Алку знаю, сколько работали вместе. И мужа она своего до самоубийства довела.

– Но это же вы написали на них с Уфимцевым донос! – снова не выдержала Катя.

Страшилин ее не останавливал – спрашивай его.

– В курсе вы, да? Я сделал тогда, что должно. Я поставил в известность вышестоящие органы партийные. Они имели связь на работе, связь! Разве это дело? Какой пример они подавали своим моральным обликом? Тогда партия строго это пресекала, о моральном облике пеклись. Вот сейчас озаботились же традиционными ценностями, вон сколько бубнят. А тогда у нас, в партийных органах, это было непреложное требование – беречь как зеницу ока моральный облик. И я сделал то, что должен, я проинформировал вышестоящее руководство об этой их связи. А меня уволили. Илья Уфимцев – он меня уволил. За него вступились высокие покровители, а я таковых не имел. Я ведь был у него в подчинении. Он выгнал меня из отдела с позором. Грозил вообще поставить вопрос о моем исключении из партии. Я стал изгоем в одночасье, они – то есть наши… цековские… это такой круг, что если тебя оттуда исключают, ты уже никто для них. Я туда сунулся, сюда – глухая стена. И потом, когда уже все рухнуло, когда Ельцин пришел, они же все сумели сразу устроиться – кто куда: в банки, в совместные фирмы, как Уфимцев вон, в администрацию. Они… все наши стали жить даже лучше, чем прежде, деньги рекой текли – что я, не видел, что ли? А от меня все шарахались, как от чумы, никуда не брали, ни в какие свои фирмы и фонды. Никакой работы приличной, мы с женой жили только на мою пенсию. Жена никогда не работала, так что и пенсии у нее никакой. А я бился, как рыба об лед, а меня они отовсюду посылали. И причиной было то, что Илья Уфимцев очернил, разрушил мою репутацию! Он погубил, уничтожил меня!