Татьяна Степанова - Невеста вечности

– И что произошло? Почему вы об этом жалеете?

– Потому что случилась беда. И вы эту беду сейчас расследуете.

– Говорите все, что вам известно.

– Я выхлопотала ему путевку в санаторий, монастырь оказывает пожилым там помощь, так что меня послушали и выделили ему бесплатную путевку. Мы говорили по телефону, он благодарил меня. Как будто ничего не было – и той его подлости, и всей той истории. И я подумала – какая же сила в нашем христианском умении прощать… я так радовалась, я молилась. А потом Аристарх внезапно позвонил снова – он сказал, что случайно увидел Илью в магазине в поселке и шел за ним до самого его дома. «Богатый дом какой, сумел устроиться, сумел денег нахапать, наворовать», – сказал он мне, и голос его звенел от ненависти и… Это такая ненависть, такая чудовищная злоба, что я… Мне стало не по себе. Я как раз находилась в Бакулевском на двухдневном обследовании в стационаре. Все мои показатели сразу резко ухудшились, потому что я очень встревожилась… Я не понимала, что меня так пугает, этот его звонок… эта ненависть, что копилась, зрела столько лет. И я решила поговорить с Ильей, предупредить его, что Аристарх приехал, что он здесь, в санатории. Знаете, у меня не было телефона Ильи туда, на «Маяк». Я к нему приезжала до этого – первый раз весной… Долго не хотела, но потом подумала – раз уж судьба определила мне возглавить Кесарийский монастырь, который может помочь, то я… я поеду, взгляну, как он живет на своей даче, и, если надо, помогу, он ведь не чужой мне человек. Мы встретились весной, и после этого я попросила послушниц – этих самых заблудших овец Римму, Пинну и Инну – взять над ним шефство и помогать. А второй раз я поехала к нему, когда узнала, что операции на сердце мне не избежать. Я хотела увидеть его снова, быть может, в последний раз. Мы хорошо поговорили тогда, душевно, и я подумала: вот и все, больше я его не увижу. И… не стала записывать его телефон, специально, чтобы удалить всякий соблазн. И поэтому, когда я так испугалась там, в больнице, когда Горлов позвонил, я решила заехать опять – предупредить Илью. У меня и в мыслях не было чего-то такого – ужасного, но этот необъяснимый страх… И когда я вошла в дом и окликнула его, он мне не ответил… И когда я увидела его на полу в крови, я сразу поняла – смерть… смерть до меня уже побывала здесь. А потом я прочла то, что он успел написать. И мне все стало ясно.

– Что вам стало ясно? – спросил Страшилин.

– Что я опоздала. Что это Горлов, Матушка Аристарх его убил. И я осознала одну вещь… Именно это повергло меня в такую панику, что я побежала оттуда.

– Что же это было, мать игуменья? – спросила Катя.

– Что прощение порой может все лишь испортить, все безвозвратно погубить.

Когда она потом подписывала протокол, рука ее тряслась.

Бакулевский кардиологический центр, полный больных, жил своей жизнью и знать не хотел ни о каких тайных признаниях пациентов. Тут мерили все своей собственной меркой. Некоторые вещи здесь вообще казались лишними. Другие – малозначащими и не имеющими смысла.

Но смысл существовал!

Катя поняла это… Она вдруг ощутила безмерную печаль именно потому, что они раскрыли это дело. И произошло это вот так.

Но Страшилин в тот момент испытывал совсем другие чувства.

– Номенклатура, – процедил он уже во дворе кардиоцентра, закусывая в зубах вожделенную сигарету, – старая номенклатура в огне не горит и в воде не тонет. Но смерти боится. Единственное, чего она реально боится, – это умереть. Административный опыт работы ее востребовали в церковной структуре – это после административного отдела ЦК КПСС – нет, вы слышали, Катя? Приспособляемость феноменальная у номенклатуры. И даже если один государственный строй рушится, все, как стая галок, перелетают на новые позиции и занимают места. И при этом – худший вид фарисейства. Она, Евсевия, верит тому, что поступала правильно. И я допускаю, что она действительно все случившееся пропускала через себя, переживала. Отсюда и сердце никудышнее у старухи. Но это же… это же такое фарисейство!

– Старая и больная, как они все, – сказала Катя. – И не надо злиться, Андрей Аркадьевич. Не на кого тут уже злиться… Она назвала нам имя убийцы, но… Мы поедем к Горлову в санаторий?

– Ее слова против его. Тут вариант только один – ее слова против его, – повторил Страшилин. – Вот такая ситуация у нас в самом конце. При этом все показания – и свидетельницы-соседки, и водителя – как раз против игуменьи. Даже если все эти старые номеклатурщики из ее записной книжки, бывшие партбоссы подтвердят, то… Все это лишь слова. У нас фактов нет против Горлова. Соседка Балашова видела его на участке Уфимцева, это плюс, но произошло это в начале шестого вечера. Когда тело нашли в полдень на следующий день, эксперт о времени наступления смерти нам сказал очень расплывчато – от двадцати до шестнадцати часов. Горлов его мог убить в шесть, и она, игуменья, в девять тоже могла его прикончить, согласно материалам судмедэкспертизы.