Эрнст Сафонов - Сейф

— Я вас предупредил, — стараясь выглядеть спокойным, а на самом деле взбешенный до ноющей боли в правом боку, до черных мушек в глазах, сказал Чухлов. — И торговаться, гражданин Куропаткин... не туда пришли, не пройдет номер!

«Какая сволочь, какая мразь, — кипело все в Чухлове уже после того, как Куропаткин исчез. — И я с ним словно жвачку жевал... сразу надо было вытурить! Но ведь что-то он определенно знает, разнюхал! Всем своим поведением демонстрировал, что знает... Откуда?»

Может, кем забыто — народ ведь мы отходчивый, простосердечный, не умеем таить зла на раскаявшихся, повинившихся, — но Чухлов помнит, что сразу после войны Куропаткина, тогда молодого, долго проверяли: каковы могли быть его взаимоотношения с немцами, приказом которых он был назначен мастером на восстановленную маслобойню? Прямых улик предательства, конкретных фактов его активного сотрудничества с оккупантами не установили тогда, но что лизал он немецкие задницы — это бессомненно. За то, что кормил германскую армию первосортным доможиловским маслом, отсидел Куропаткин не то два, не то три года...

Хоть не касался он руки Куропаткина, даже в начале их встречи рукопожатия быть не могло, пошел Чухлов к умывальнику, тщательно вымыл под тугой струей ладони, а затем пошире распахнул форточки каждого из трех кабинетных окон. Остановился подле одного, выходящего на проезжую улицу, рассеянно наблюдая, что там происходит... А там шли редкие прохожие, у ограды весело болтали две молодые женщины, маляр в заляпанном краской комбинезоне, пиная ногой, катил пустую бочку, она громыхала, и совсем маленький мальчик, одетый в красивую матроску, сын, скорее всего, одной из этих, что у ограды, женщин, усевшись посреди дороги, самозабвенно обсыпал себя серой пылью. Набирал ее в ручонки, разжимал пальчики над макушкой — и пыль, как легкий дождь, падала на него... Чумазое личико сияло таким счастьем, что Чухлов, расслабляясь, невольно засмеялся, сказал, будто утешая себя:

— Нет, чем плохо? На что жаловаться-то?

И впервые осторожно кольнуло в сердце, осело в нем неизъяснимой желанной болью: мне бы такого внука, веселого, чумазого, — вот бы любил его, домой спешил к нему!

— Завхоз мебельной фабрики явился, Суходольский... Тут он, Григорий Силыч, в коридоре ждет.

— Зови его, Миша.

Чернущенко приоткрыл дверь:

— Пожалуйста, Суходольский!

Фигурой завхоз фабрики был под стать капитану — такой же низенький, худощавый, с широким, как и у того, разворотом плеч, сильными на вид, с юности развитыми в труде руками. Только в облике Чернущенко зримо проглядывалось этакое горделивое достоинство, старший инспектор, чувствовалось, знает себе цену, уверен в своем нынешнем положении, в своей человеческой, если хотите, значительности... Суходольский же суетлив в движениях, глазки у него под выгоревшими белесыми бровями тревожные, вопрошающие, и, возможно, это не из-за подобострастия, угодничества — из-за желания как можно быстрее, безошибочнее уловить, чего от него хотят, как лучше выполнить предстоящую работу...

Он заметно нервничал и, не дождавшись, что скажет ему Чухлов, сам заговорил:

— Извиняюсь, конечно, но за что меня-то сюда? Товарищ Чухлов? Иль подозреваете? Да как можно!.. Я к этому делу... господи, что вы?!

Чухлов попросил его успокоиться, заверил, что у них нет никаких основании сомневаться в его добропорядочности, не вызывали (повестки-то не было) — пригласили для помощи.

— Это я готов, товарищи, это что могу — нарисую! Ах ты, господи... а я-то напереживался!

И понадобилось какое-то время, чтобы Суходольский освободился от своего прежнего напуганного состояния, взял в толк, чего от него тут хотят. Чухлов укоризненно взглянул на старшего инспектора: надо предупреждать людей, с какой целью зовут их в милицию. Чернущенко пожал плечами: кто же, мол, знал, что попадется такой. Глаза его смеялись.

— В каком же году, товарищ Суходольский, был заделан лаз в подвал? При вас это происходило?

— А как же! Позвольте задуматься... сейчас, сейчас... Ровно семь лет назад, об эту пору, летом. В тот год приступили к благоустройству территории, я только что из кладовщиков в завхозы был переведен. Ответственно подтверждаю!

— Хорошо. Почему же тогда было решено заделать лаз в подвал?

— Сейчас, сейчас... Ага! Туда, в подвал, весной, осенью, летом в дожди вода стекала. А это, знаете, сырость, запах, просто вонь, извиняюсь.

— Понятно. А кто были исполнители?