Луиз Пенни: Самый жестокий месяц

И он не смог этого сделать. Его друг однажды спас его. Теперь настала его очередь.

Но Мишель Бребёф ушел из Квебекской полиции, он был сломлен. Дом был выставлен на продажу, они с Катрин уезжали из любимого ими Монреаля, от всего, что они знали и любили. Мишель Бребёф перешел черту.

В субботу днем Армана Гамаша пригласили на чай в семью агента Николь. Он подъехал к этому крохотному и безукоризненному дому. Увидел лица в окне, смотрящие на дорогу; впрочем, как только он вышел из машины, они исчезли. Дверь открылась, прежде чем он успел постучать.

Он впервые видел Иветт Николь – не агента, а женщину. Она была одета в простые брюки и свитер, и он понял, что впервые видит на ней одежду без пятен. Ари Николев, маленький, тощий и взволнованный, вытер ладони о брюки и протянул руку Гамашу.

– Добро пожаловать в наш дом, – сказал он на корявом французском.

– Для меня это честь, – ответил Гамаш по-чешски.

Видимо, они оба целое утро учились говорить на чужом языке.

Следующий час был заполнен какофонией голосов родственников, кричавших что-то друг другу на языках, которых Гамаш даже распознать не мог. Он был уверен, что старая тетушка на ходу выдумывает язык, на котором говорит.

Подавали еду, напитки. Потом стали петь. День был веселый, даже буйный. Но каждый раз, когда Гамаш искал взглядом Николь, обнаруживалось, что она стоит за порогом гостиной. Наконец он подошел к ней:

– Почему вы не за столом?

– Мне хорошо и здесь, сэр.

Несколько секунд Гамаш смотрел на нее.

– Что случилось? Вы когда-нибудь туда заходите? – удивленно спросил он, стоя рядом с ней у порога.

Она отрицательно покачала головой:

– Меня никогда не приглашали.

– Но это же ваш дом.

– Они занимают все места. Для меня не остается.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть, – мрачно ответила она.

– Пора вам иметь свое место. Требуйте. Не их вина, что вы стоите здесь, Иветт.

И все же она колебалась. Говоря по правде, здесь было уютно для души. Холодно, иногда одиноко, но уютно. Что он в этом понимает, черт побери? Для него все легко. Он не женщина, не иммигрант, его мать не умерла в молодости, его семья не высмеивала его. Он не скромный агент. Ему никогда не понять, как ей трудно.

Уходя с животом, набитым сладостями и крепким чаем, Гамаш попросил Иветт Николь проводить его до машины.

– Хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали. Я знаю, как это тяжело – намеренно делать себя чужаком.

– Я всегда чужак.

– Думаю, вам пора становиться своей. Кажется, это ваше.

Он вытащил что-то из кармана и сунул ей в руку. На ладони у нее оказался теплый камень.

– Спасибо, – сказал Гамаш.

Николь кивнула.

– Знаете, в иудаизме, когда кто-то умирает, его близкие кладут камни на могилу. Примерно год назад, когда мы с вами впервые говорили о деле Арно, я дал вам совет. Вы его помните?

Николь сделала вид, что задумалась, но она прекрасно помнила.

– Вы сказали, что я должна похоронить своих мертвецов.

Гамаш открыл дверцу машины.

– Поразмыслите об этом. – Он кивнул на камень на ее ладони. – Только прежде, чем хоронить, убедитесь, что они мертвы, иначе вам от них никогда не избавиться.

Отъезжая, он подумал, что, возможно, ему тоже не мешает воспользоваться этим самым советом.

Арман Гамаш поднялся на последний этаж управления Квебекской полиции, прошел по коридору к впечатляющей деревянной двери. Постучал, надеясь, что там никого нет.

– Входите.

Гамаш открыл дверь и остановился перед Сильвеном Франкёром. Суперинтендант не шелохнулся. Он смотрел на Гамаша с нескрываемой ненавистью. Гамаш инстинктивно сунул руку в карман брюк в поисках талисмана, который носил при себе почти всю жизнь. Но карман его был пуст. Неделю назад он сунул поцарапанное и побитое распятие, принадлежавшее его отцу, в конверт, приложил к нему записку и отдал своему сыну.

– Чего вы хотите?

– Я хочу извиниться. Я был не прав, обвиняя вас в том, что вы распространяете клевету о моей семье. Вы этого не делали. Извините меня.

Франкёр прищурился, ожидая, что теперь последует «но». Однако никакого «но» не последовало.

– Я готов написать извинение и разослать его всем членам совета, присутствовавшим в тот день.

– Я хочу, чтобы вы подали в отставку.

Они уставились друг на друга. Наконец Гамаш устало улыбнулся:

– Мы что, так до конца жизни и будем бодаться? Вы угрожаете, я плачу вам той же монетой. Я обвиняю, вы требуете. Неужели нам это нужно?

– Я не видел ничего такого, чтобы изменить мнение о вас, старший инспектор. Включая и то, как вы провернули это дело. Суперинтендант Бребёф был гораздо более умелым полицейским, чем когда-либо станете вы. Но теперь благодаря вам его нет. Я знаю вас, Гамаш. – Франкёр встал и наклонился над столом. – Вы самоуверенны и глупы. Слабы. Полагаетесь на инстинкт. Вы и не предполагали, что ваш лучший друг работает против вас. Где были ваши инстинкты? Блестящий Гамаш, герой дела Арно. Слепец! Вас ослепляют ваши эмоции, ваша потребность помогать людям, спасать их. С того дня, как вы заняли командную должность, вы не принесли полиции ничего, кроме позора. А теперь приходите со своим подхалимажем. Нет, Гамаш, дело не закончилось. Оно никогда не закончится.