Джек Хиггинс: Любовник Дождя

Машинально Дуайр направил фонарик в конец улочки Доб Корт, всего на какую-нибудь пару метров за угол, и замер. Потому что луч света упал прямо на черный кожаный сапожок, потом выхватил из темноты ноги, измятую, бесстыдно задранную юбку и, наконец, лицо молодой женщины. Ее голова, неестественно вывернутая набок, лежала в луже, а широко раскрытые глаза смотрели в пустоту.

Он подбежал к телу, присел на корточки и осторожно коснулся щеки лежащей. Кожа была еще теплой, что в такую погоду могло означать только одно…

Но Дуайр не успел осмыслить ситуацию. Внезапно он услышал, как чей-то ботинок задел о камень, хотел подняться — и в это мгновение кто-то сбил с него шлем, а потом ударил по затылку. Полицейский вскрикнул и рухнул на тело девушки, чувствуя, как по лицу вместе со струями дождя стекает теплая, липкая кровь. На него начала наваливаться темнота, он судорожно хватал воздух, пытаясь отогнать надвигающееся бессилие, потом сунул руку под накидку, где в нагрудном кармане лежала рация.

Но даже после того, как ему удалось сделать вызов, и он знал, что помощь уже в пути, Дуайр старался не поддаваться. Он уступил лишь в ту минуту, когда из-за угла улицы вылетела первая полицейская машина, и позволил себе потерять сознание.

Поздним вечером начал моросить дождь, который с наступлением темноты превратился в ливень. Принесенный ветром издалека, от самого Северного моря, он обрушился на крыши домов и забарабанил в окна студии скульптора Бруно Фолкнера.

Изнутри мастерская напоминала большую ригу, потому что когда-то в этом пятиэтажном викторианском особняке помещались магазины торговцев шерстью, позже переделанные под жилые квартиры. Сейчас единственным источником света в студии был огонь в камине, и пламя бросало зловещие отблески на четыре огромных скульптуры на подиуме против окна — последнюю работу Фолкнера.

Кто-то позвонил у входа: раз, потом еще раз.

Дверь в глубине комнаты открылась, и на пороге появился небрежно одетый Фолкнер, вид у него был помятый, как если бы он только что проснулся. Зевая, он на мгновение остановился у камина. Это был высокий, крепко сбитый тридцатилетний мужчина с тем дерзким и самоуверенным выражением лица, которое свойственно представителям богемы, полагающим, что Господь Бог, в отличие от простых смертных, создал их для высшей цели.

Когда позвонили в третий раз, скульптор с недовольной гримасой пошел открывать.

— Хватит трезвонить, слышу! — буркнул он, распахивая дверь. И вдруг улыбнулся: — Ах, это ты, Джек!

Элегантный мужчина, который, прислонившись к стене, нажимал пальцем на кнопку звонка, недовольно проговорил:

— Что так долго?

Фолкнер впустил его в мастерскую. Гость был примерно одних с ним лет, однако выглядел моложе. На нем был вечерний костюм и наброшенный на плечи плащ с бархатным воротником.

Скульптор потянулся к серебряному портсигару. Джек Морган окинул его внимательным взглядом.

— У тебя ужасный вид Бруно.

— Спасибо за комплимент, — проворчал Фолкнер, отходя к камину.

Морган посмотрел на маленький столик, где стоял телефон. Трубка была снята, поэтому он машинально положил ее обратно на рычаг.

— Я так и думал. Вот уже два часа пытаюсь к тебе дозвониться — и все впустую.

Фолкнер пожал плечами.

— В последние дни я работал почти без отдыха. Так что когда закончил, снял трубку и завалился спать. А чего ты хотел, Джек? Что-нибудь стряслось?

— Сегодня день рождения Джоан. Ты забыл? Она прислала меня за тобой.

— Ох, Господи, напрочь вылетело у меня из головы! Теперь, должно быть, нет никакой надежды отвертеться?

— Боюсь, что так, — усмехнулся Джек. — Ведь сейчас только восемь.

— Скверно. Подозреваю, что Джоан, как всегда, пригласила одних зануд. И потом, у меня даже нет для нее подарка, — добавил он хмуро.

Морган вынул из кармана кожаный футляр и бросил его на стол.

— Жемчужное ожерелье… семьдесят пять фунтов. Я купил его у Хамберта и попросил, чтобы записали на твой счет.

— Тысячу благодарностей, Джек, — откликнулся Фолкнер. — Ты знаешь, это была самая каторжная работа, какую только можно вообразить! — крикнул он уже с порога ванной, в то время как гость прошел к подиуму, чтобы осмотреть скульптурную группу.

Это были символические женские фигуры, выполненные в натуральную величину в ранней манере Генри Мура. Но от композиции веяло чем-то жутким, и Моргану сделалось не по себе.

— Я вижу, ты добавил еще одну фигуру, хотя раньше говорил, что их будет три, — заметил он.