Людмила Котлярова - Загадка Бомарше

— Я вам не шлюха, мой дорогой. Извольте быть поделикатнее.

— Я вовсе не хотел бы иметь шлюху своей возлюбленной, но не возражаю, чтобы моя возлюбленная была немного шлюхой.

— Поберегитесь дерзить мне! — гневно воскликнула мадам Годвиль.

— Чтобы больше не ссориться, давайте оставаться такими, как мы есть, — попытался сгладить свою оплошность Бомарше. — Вас возмущает мое распутство, меня же ваше распутство восхищает. Мы оба знаем это друг о друге. И раз мы создали себе такую репутацию в глазах друг друга, нам ничего не остается, как пользоваться ею в свое удовольствие.

— C чего вы взяли, что я предпочитаю удовольствие любви. Заниматься любовью ради одного удовольствия — это ничто, — повела точеным плечиком мадам Годвиль. Краем глаза она заметила, как задрожал от вожделения ее любовник.

— Любить, но не заниматься любовью — во сто крат хуже, — произнес Бомарше и приблизился к мадам Годвиль. Оставаться от нее на отдаленном расстоянии больше у него не хватало сил.

Мадам Годвиль тонко уловила момент и решила, что пришла пора сменить гнев на милость.

— Довольно слов. Мне уже не важно занимаемся ли мы любовью, потому что любим друг друга, или любим друг друга потому что занимаемся любовью. Это бесконечный повод для споров и ссор. Сейчас я знаю одно — все, что мне нужно так это нравиться вам. Вы хотите моей любви? Так берите ее, кто вам мешает. Вы желаете, чтобы я вас ласкала, так скажите мне об этом. Доставьте мне удовольствие, я хочу этого, я не могу без этого, я умираю…

Бомарше не дал ей закончить свой монолог, он прервал речь собеседницы страстным поцелуем в губы.

После того, как Егор с сыном покинули его номер, Феоктистов вдруг почувствовал, что полностью опустошен. Было ощущение, что по его душе прошлись хирургическим скальпелем и удалили из нее самое ценное. И теперь она пустая и ровная, как футбольное поле, поверхность, где больше ничего не растет.

Феоктистов никогда не любил сильно копаться в самом себе, подсознательно он боялся, что если увлечется этим процессом, можно выкопать столько всего, что мало не покажется. Он придерживался концепции, что себя нужно знать в неких ограниченных пределах, в которых человеку комфортно. А если становится от этого неприятно, тем паче больно, то к чему эти процедуры? Он знал людей, которые делали все от себя зависящее, дабы максимально навредить самим себе. А потом жаловались всем на свою несчастную жизнь. Нет уж, мазохизм никогда не станет его выбором; лучше что-то не знать или не понимать и быть счастливым, чем все знать и понимать — и быть несчастным.

Но сейчас Феоктистов вдруг почувствовал, что эта жизненная философия, которую он считал непоколебимой, уже не служит ему столь же верно, как до этой минуты. Должен же он дать себе ответ на вопрос: почему ему так тяжело на душе? Из-за того, что его роман с этой провинциальной актрисулечкой завершился, так и не начавшись по существу, что другой мужчина имеет гораздо больше прав на эту женщину? Но это же смешно. Ну да, она в чем-то необычная, непохожая на многих других. Что ж из этого, необычных и непохожих совсем немало, встречал он на своем пути и таких. Но почему-то они не вызывали в нем таких переживаний, хотя были на порядок выше ее. Или дело тут совсем не в ней? Но тогда в чем? Бывает так, что одновременно соединяется сразу несколько негативных обстоятельств. И тогда каждый из них приобретает дополнительную энергию, возникает синергетический эффект. Вот и становится человеку особенно тяжело. А у него для этого достаточно причин. Одно то, что он оказался в этом городе, в этом заштатном театре, уже способно пробить большую пробоину в его душевном равновесии. Ну, а эта Аркашова немного, совсем немного увеличила уже существующее отверстие. Так что дело не в ней или точнее, совсем немного в ней. Просто его жизнь в какой-то момент сорвалась с привычных катушек и полетела в неизвестном направлении, сметая все на своем пути. Вот он и почувствовал себя несчастным, обделенным, когда захотелось хотя бы ненадолго прибиться какой-нибудь пристани. Увы, не получилось. А иногда хлопок ладони приводит в движении огромную снежную лавину. Так случилось и с ним.

Эти объяснения успокоили Феоктистова до такой степени, что он даже повеселел. Этому же поспособствовал и стакан коньяка, который он выпил перед тем, как отправиться в театр на очередную репетицию. Он шел по улице и улыбался, алкоголь весело шумел в голове. Феоктистов был уверен, что преодолел душевный кризис. Будто и раньше с ним не случалось нечто подобное; еще сколько раз, но всегда он выходил из него победителем. Так будет и теперь.