Людмила Котлярова - Загадка Бомарше

Лепот продолжал держать себя в руках, хотя было видно, что ему это стоило немалых усилий.

— Вы молоды, и не желаете признавать законов, по которым устроена жизнь, — вкрадчиво произнес он. — Не стоит бросать ей вызов, лучше приспособиться к ней такой, какая она есть. И, поверьте, мой молодой друг, вы быстро поймете, что это не так уж и плохо. Нет смысла идти на рожон. Я предлагаю вам очень щедрый вариант. На вашем месте я бы, не раздумывая, согласился.

Пьер Карон язвительно улыбнулся.

— Может быть, вы и правы, но проблема, господин Лепот, в том, что вы никогда не окажетесь на моем месте. Вам это просто не дано.

— Вы не по годам дерзки и упрямы. Это вас погубит. Так вы отказываетесь от моего предложения? — Лепот поднялся со стула, на этот раз, не скрывая своего крайнего раздражения.

— Даже, несмотря на опасность навлечь немилость вашей милости, — вызывающе продолжал Карон. — Кто прав, а кто виноват, пусть рассудит нас суд. Я ничего у вас не прошу, но и ничего вам не отдам. Запомните это.

— Я запомню это, молодой наглец. — Лицо Лепота побагровело от ярости. — Ты пожалеешь, что отказался от моего предложения и сполна заплатишь за свою заносчивость. Прощайте, господин Карон.

— Прощайте, господин Лепо, — весело прокричал вослед удаляющемуся Лепоту, Пьер. — К сожалению, не могу пожелать вам успеха.

Когда Лепот скрылся, Пьер глубоко задумался, затем медленно произнес.

— У меня такое чувство, что только что я объявил войну всему человечеству. Не слишком ли я поторопился, не переоценил ли свои силы? — Несколько секунд Пьер провел в полном оцепенении. Очнувшись, он возбужденно произнес: — Нет, скорей всего я поступил правильно, этот, бедняга Лепот, до смерти перепуган. Он думал, что я молча снесу обиду, что меня можно приструнить за каких-то жалких несколько тысяч франков.

Пьер Карон несколько раз взволнованно прошелся по комнате. Остановившись у закрытой двери, вперившись в ее глухой проем горящим взором, он вызывающе выкрикнул своему невидимому сопернику: «Ошибаетесь, господин Лепот, я стою совсем других денег».

Репетиция сильно утомила Феоктистова, хотя он почти ничего не делал, просто сидел и наблюдал. Но внутри себя он кипел от злости. Ему почти ничего не нравилось из того, что делал режиссер, и как играли актеры. Во всем этом было что-то неизгладимо провинциальное. Пару раз он все же не вытерпел и попытался вмешаться в процесс. Его вежливо выслушали, но все продолжалось в том же ключе. Он окончательно понял, что тут он никому не нужен, что никто не станет прислушиваться к его замечаниям. Он вполне мог уйти из зала, и никто бы не обратил внимания на его исчезновение. И он так бы и сделал, если бы знал, куда идти. Опять гулять по этому городишке? Нет, это занятие его больше не привлекало, оно навивало на него уныние от окружающей серости и разрухи. Поэтому он стоически досидел до конца и даже когда все ушли, остался на прежнем месте.

Феоктистов смотрел на пустую сцену, он думал о том, что когда-то в молодости отдал бы все за репетицию его пьесы где угодно. А сейчас он с удовольствием бы забрал свое произведение и послал бы все к чертям, но не может, у него договор с театром, а ему по зарез нужны деньги. В последнее время его работа приносила их невероятно мало. Пьесы вдруг почти в одночасье перестали ставить, а те, что шли, словно бы по команде после двух-трех спектаклей исчезали из репертуаров театров. Долго он не мог понять, что происходит, даже подозревал кое-кого в интригах. Пока один доброхот, почти не скрывая радости, что может его ужалить, объяснил ему, что он более не современен, что сейчас в моде совсем другие драматурги, а ему пора на покой.

Тогда Феоктистов едва не ударил его бутылкой коньяка, который доброхот с огромным удовольствием поглощал за его счет. Но в последний миг сумел сдержаться, просто вычеркнул этого человека из списка своих знакомых. При этом он не мог не признать его правоту, он, в самом деле, утратил некую таинственную связь с действительностью. Раньше она у него была, и он этим даже гордился, а с какого-то момента вдруг исчезла. Когда и почему это случилось, он, Феоктистов, не заметил, скорей всего это происходило постепенно. Но когда он это осознал и попытался восстановить утраченное, то увидел, что ничего не получается. Никто не желал всерьез иметь с ним дела. Пьесы больше не ставились, их даже не хотели читать. И однажды Феоктистов почувствовал, что на нем клеймо человека, который вышел в тираж. Все его видят и соответственно себя и ведут.