Инесса Давыдова - Верона. Часть III

С Вероной я встретился первого сентября, а сейчас ноябрь. Быстро! Все очень быстро! Но я не ощущаю с ней никакого напряга. Она будто всегда была рядом. Никогда прежде такого не чувствовал. Наверное, это и есть родственная душа.

Пока она раздевалась, я пожирал ее глазами. Каждое движение пропитано нежностью и эротизмом. Смотрю и не верю, что Верона теперь моя жена! Моя жена ! Эти слова назойливо звучали в голове, будто я никак не мог их осознать и раз за разом повторял, чтобы вбить в свою дурью башку, как заклинание. В любви к Вероне я не сомневался. Но буду ли я ей верен? На этот вопрос ответа не было, и это пугало. Хочу сделать ее счастливой. Но о каком счастье может идти речь, если я рано или поздно поведусь на чьи-то буфера и разобью ей сердце? Черт! Нужно было раньше об этом думать!

Верона видит мои сомнения и замешательство, отпечатавшиеся на лице, как трафарет. Я прячу глаза – еще бы, стыдняк! Проклятье! Я ее не достоин!

Она делает робкий шаг навстречу, потом другой. Нежные руки, еле касаясь, скользят по моей груди, спускаются к бедрам и ложатся на ягодицы. Я с шумом выдохнул. Она поднимается на цыпочки и целует меня в губы.

– Все будет хорошо, – шепчет она мне на ухо. – Если тебе нужно, чтобы я отчитывалась, я буду. Расслабься и подари нам удовольствие.

Шизец! Сердце сейчас выпрыгнет из груди!

– Как ты хочешь, детка? – голос предательски дрожит, прочищаю горло. – Сегодня твоя ночь – твои правила.

Она прикрывает глаза и закусывает губу.

– Хочу, как на Сицилии, сначала нежно, а потом… потом пусть придет Пиночет.

Я киваю. Такой план по мне.

Сдвигаю кресла и диван к стене, освобождая место перед камином. Подхожу к кровати и рывком срываю покрывало. На пол летит вся романтическая лабуда, будь она не ладна. Наверное, именно она вызвала во мне приступ гнева. В цветах замечаю белые лилии – ненавижу их запах, меня от него выворачивает на изнанку. Открываю дверь балкона и швыряю белую гирлянду на плиточный пол. Переношу матрас в гостиную и бросаю его перед камином. Верона стелет простынь, и мы плюхаемся на спины. Оба уставились в потолок и замолчали.

– Ты все еще в шоке? Да? – спрашивает она.

– А ты?

– М-м-м.

Я так и не понял, это «да» или «нет».

– О чем ты думал, когда я раздевалась?

У меня пересохло во рту. Конечно, она меня раскусила.

– О чем можно думать, когда ты раздеваешься?

Она повернула ко мне голову и сжала руку.

– Так и было, пока в твоем воспаленном от переутомления сознании не промелькнула мысль, которая испугала тебя и огорошила.

Я тяжело вздохнул, повернулся к ней и стал перебирать белокурые пряди, затем пальцы нежно заскользили по лицу и шее. Она закрыла глаза и застонала. Конечно, я мог продолжить, добраться до ее груди. Вопрос канул бы в небытие. Но, на свое удивление, я сказал правду:

– Думал о том, как сделать тебя счастливой. О том, смогу ли быть хорошим мужем. Смогу ли быть верным. Это самое сложное для меня.

– Такая мысль кого угодно охладит, – она открыла глаза и улыбнулась. – У тебя был кто-то, кроме меня, после Владивостока?

Я замер. Значит, вот как она провела черту. Ее интересовал только тот период, с которого началось наше тесное общение.

– Нет, – быстро ответил я.

– А когда был последний раз?

Черт! Зачем ей это?

– За день до знакомства с тобой.

Она перевернулась на бок и удивленно уставилась на меня своими бездонными глазищами. Я видел, как отражались всполохи огня в стекловидном теле ее глаз.

– И еще… В середине сентября приехал из Ростова, зажал какую-то телку в клубе. От чего чуть не блеванул. После этого никого. Только ты…

Я рассказал ей, как сто раз порывался приехать в общагу, чтобы поговорить с ней. Как сворачивал с полпути, а если добирался, пялился в пустое окно. Каким было для меня облегчением заметить мельком ее силуэт или наблюдать, как она рисует, сидя на подоконнике. Как боролся с собой, как не чувствовал вкуса еды и терял интерес к жизни. Как мучился оттого, что не было ее номера мобилы. Черт! Я даже поведал ей про рыжую чертовку, что подвернулась мне во Владике. Как чувствовал отчаяние, когда подумал, что сорвался, и какое потом испытал облегчение от ее признания.

Я впервые был тотально откровенен. Говорил без напряга. Не утаил ни одной важной детали. Верона слушала молча, одобряюще поглаживала мои руки и грудь, а когда я закончил, спросила:

– Разве ты не понимаешь, что изменился? Это же очевидно. Так чего ты испугался?