Извас Фрай - Наша самая прекрасная трагедия

В те времена бизнес отца ещё позволял работать не много, отдаваться безделью и много путешествовать. Почему-то в моих мыслях история моей матери (да и отца) рано или поздно перетекает в мою. Сначала, просто упоминается о факте существования их общего ребёнка. Затем, он занимает всё больше места в их личной жизни. А затем, часто даже посреди предложения, понимаешь, что история одного человека была лишь прелюдией к жизни другого, который тоже, так или иначе, но сдаст свои позиции в пользу третьего, а затем четвёртого, начиная как главный герой, всё меньше и меньше заслуживая внимания, пока тихо не исчезнет со строк. Ведь истории не заканчиваются, кончаются только люди в них. Как, к примеру, у моего отца, выражаясь по-украински, урвався терпець:

– Хватит с нас уже. Я пойду, расплачусь сам, ни то всю ночь здесь просидим. Идите в номер. Ох, и жирный ужин был – нужно было поменьше еды брать. В следующий раз, Штефан, я не дам тебе торт заказывать – ночь же за окном.

Номер в отеле. Одной этой фразы достаточно, чтобы повеяло свежим ветерком, а душа вдохновилась мыслями о предстоящих приключениях, обязательно интересных. По крайне мере, отель всегда казались мне таким светлым местом – где ничего надолго не задерживается, постоянно царит праздник, однако не мешающий покою, и время занято исключительно осознанием участия себя здесь, в путешествии. Вот только в номере было темно. Бессонница продлила настоящее, не давая сегодняшнему дню стать завтрашним. Родители мирно спали в обнимку на своей «double» кровати. Тем временем я качался из стороны в сторону на «single», меня бросало то в дрожь, то в пот от ночного летнего холодка. Для тех, кто не спит, есть лишь одно утешение – вдалеке за окном виднелись спальные районы Львова, выстроенные под линейку, с возвышающимися, местами, новостройками, и сотни окон квартир были обращены в мою сторону. Я мог следить, у кого свет выключен, а кто так же не спит, занятый чем-то или просто не способный найти себе места и уснуть. Мирное мелькание живых огоньков людских домов мало меняется от положения на Земном шаре. Каким бы чужим ни оказался бы для тебя новый мир, в этом теплом сиянии никогда не будет вражды. И хоть это было время, когда я пересматривал все свои старые убеждения об отелях, путешествиях, да и вообще, о судьбе, я ощутил, что этот город, первый попавшийся нам по пути, желает нам счастливой дороги, куда бы она нас не привела. Покой, наставший после этой мысли, был первым звоночком к безумию, вызванным недостатком сна.

На следующий день, за завтраком, отец, полный сил, излучающий радость и восторг, сказал:

– А мне нравится эта страна, – прозвучало это буденно, и слова, будто не были обращены кому-либо лично, но имели двойное дно, от которого становилось не по себе, – цены низкие, люди добрые, да и вообще, смотри, как красиво здесь.

От разговоров по-русски у меня начинает болеть голова. В городе я старался сделать вид, что не понимаю ни слова на этом языке и говорил только на английском. Это сложный, нервный, капризный язык. Даже если ты учил его с детства, за семнадцать лет ты всё равно напрягаешься всем телом, когда слышишь эту речь, а в голову начинают приходить грубые мысли. Я ещё не сказал ни слова, но уже устал от этого разговора.

– А какой тебе кажется эта страна? Тебе уже удалось схватить её образ? – продолжает он.

«Схватить» – не помню такого слова. На ум, через несколько секунд, приходит «схватка» или ещё более диковинное – «схватки». Но что всё это должно означать – ещё попробуй разгадать. Что бы он хотел сказать, говори он по-немецки? Только так ещё можно расшифровать его речь.

– Мы один день здесь , – криво вырвалось у меня и даже этой фразы хватило, чтобы лишить меня сил и воли продолжать этот диалог, надеюсь, с него хватит.

– Скажи ещё что-нибудь. Какой она тебе показалась за этот один день?

– Львов – красивый. Мне хочется остаться здесь. Но мы едем вперёд и мне хотелось ничего запоминать – потому я, поэтому ничего не фотографировать. Мне хочется вернуться. Плохо жить с люди, которые не понимаешь и которые не понимаешь тебя .

Иногда от таких длинных речей на русском кажется, что вот-вот потеряешь сознание. Не знаю, всё ли я сказал правильно. Но именно это он хотел услышать: что у меня на уме и как я думаю.

Он улыбнулся, отведя взгляд.

– Твой русский уже намного лучше. Это хорошо. Продолжай говорить на этом языке. Потом увидишь, как будешь на нём летать.

Хотелось бы мне в это верить.