Мэри Роуз Блэк - Тело

Глажу мягкий мех, но кролик очень холодный. Он заболел?

Я чуть не вскрикиваю, когда напротив меня в метрах пяти распахивается дверь, вливая поток уходящего солнца внутрь, фигура деда возникает в проёме с тележкой за спиной. В руках у него перчатки, которые он натягивает, как доктор в больнице, повязывает фартук. Нажимает кнопку на стене, и в крыше открывается окно, свежий воздух бьёт в нос.

– Ну-ка, идите ко мне, – дед наклоняется над тележкой и вытаскивает оттуда за уши двух кроликов, рыжеватого и серого, изучает их. Серый кролик сдавленно чихает пылью. – Тебя пока оставлю.

Рыжеватого кролика кладут на большой стол, который освещён лампой с потолка. Плафон качается на длинном проводе от ветра. Я сжался в тени ящиков и наблюдаю за дедом и кроликом. Стол высокий, я не вижу кролика, но в руках деда возникают… ножи? Зачем деду ножи? Кроликов же лечат не…

Резкий, сильный и отточенный удар оглушает уши. Фартук деда чем-то пачкается. Рукой он раздирает что-то с хрустящим звуком. Кролик!

Выпрямляюсь, не могу не посмотреть. Если бы я только знал, что меня ждёт.

Маленькое, сжавшееся пушистое тельце застыло в одной позе… голова в другом конце стола. Я чувствую в своих глазах горячие слёзы, но не могу их отвести. Жилистая рука деда кладёт нож и принимается за другой, поменьше. Под особым углом он берёт и начинает водить по шкурке существа, и та слезает с тела, как…

Приступ тошноты душит меня. Спёртый и тяжёлый воздух душат меня. Картинка отпечатывается в глазах. Тихо разворачиваюсь, чтобы выбраться отсюда, когда понимаю, что что-то обвилось вокруг лодыжки. Я что-то задеваю, оно падает.

– Булка, ты? – спрашивает дед, глядя в темноту. – Пришла поживиться, м?

Наверное, это было обычное дело, потому что дед даже не пошёл проверять угол, в котором я сидел. А мне пришлось там сидеть. Долго. Я сидел там ровно те два часа, прежде чем дед не ушёл.

Слёзы катятся по моему лицу. Он пропитанного – теперь я знаю, что это было – убийством ни в чём не повинных существ воздуха у меня кружилась голова. Дед поднял руку с освежёванным кроликом к свету, до конца сдирая шкурку с животика, который был пуст внутри, как карман моих шорт. Я закрыл глаза и велел себе не смотреть.

Закудахтали курицы, до этого ничем себя не выдававшие под пологом телёжки. Дед окатил кролика водой в большой ванне и положил в гудящий холодильник, направился к тележке. Курица недолго кричала перед смертью. Я заткнул уши.

Помню, что не мог не думать обо всех животных мира, мордочки которых всплывали перед глазами у меня в те долгие два часа. Может, я пробыл там и не так много, но ощущение вечности так и не покинуло меня. Ещё какое-то время я сидел в том тёмном углу, запутавшись в верёвке на полу, прежде чем смог подняться. Мой детский мозг отказывался принимать новую реальность. Мой дед никогда не был Сантой. Он был странным человеком, убийцей , как я вскоре узнаю, животных, с которыми я играл, кормил, любовался. Лишь в тот день я вспомнил, что животные просто пропадали однажды, я грустил и шёл играть с новыми кроликами, цыплятами или утками.

Мой дед был мясником, он прятал от меня своё занятие, они прятали всё от меня, прятали сарай с кладбищем моих друзей. Вот что значили слова «Никогда не ходи в тот сарай, слышишь!», которые я воспринимал как запретный плод. Я сам виноват в том, что ослушался. Всего увиденного я мог бы и не увидеть никогда. Или хотя бы позже, не в таком нежном возрасте.

Я сам виноват, что с того дня жизнь потекла по другому руслу. И, чёрт подери, то было только началом!

– Почему Пич такой жестокий, бабушка? – я плакал, слёзы катились по детскому лицу, я вытирал их рукой, шмыгал носом. Прошло всего два дня после увиденного, но картинка как сейчас стояла у меня перед глазами. Бабушка удивляется, почему я теперь отказываюсь ходить с ней к кроликам. Я ничего не говорил им. С детства имею привычку держать всё внутри, с детства недоверчив к людям. Но не к животным. Животные, они…

– Он кот. Это его инстинкт. Он искал себе пропитание, потому и разорил гнездо, – бабушка едва касается рукой небольшого гнёздышка в траве, которое я нашёл. Пять мёртвых, задушенных птенцов спали вечным сном, полуголые тельца были синеватыми, горошины глаз закрылись прозрачной кожей.

– Он играл с ними и так жестоко убил! – восклицаю я, в груди полыхает злость. Сам Пич сидит неподалёку, вылизывает лапку. Поднимаю горсть камешков и бросаю в него, тот бросается наутёк. – Ненавижу тебя!