Наталья Аверкиева - Разреши себя любить

Переговоры шли трудно, долго и утомили всех. Тиль выторговывал нам кредит на максимальную сумму при минимальных процентах. Точнее кредит был старый, а вот процентные ставки Тиль хотел новые. Пожалуй, брата можно было любить хотя бы уже за еврейский талант выгрызать максимум и отдавать минимум. Банкир сдаваться не хотел, мотивируя это тем, что мы и так пользуемся его банком исключительно за спасибо. Честно говоря, я уже так устал, что готов был сам приплатить Герберту, лишь бы тот убрался из нашего офиса в свой паршивый банк, но Тиль вежливо скалился и стоял на своем.

– Герберт, у меня завтра свадьба, ну сделай же мне подарок, в конце концов! – шантажировал его брат, мило улыбаясь.

– Тиль, ты пускаешь меня по миру, – не менее мило лыбился банкир.

– Мы же много лет являемся клиентами вашего банка. Герберт, ты же понимаешь…

– Герр Шенк, – осторожно просунула голову в кабинет новая секретарша.

– Габи, я же просил не отвлекать, – бросил я раздраженно.

– Герр Шенк, там… – Габриэлла несмело пошла в мою сторону, неся в руках трубку.

– Кто это? – Если это Сьюзен, я уволю эту тупую овцу. Сразу же уволю. Сейчас же!

– Это Мария. Там… – она запнулась. Я взял трубку.

Тиль удивленно глянул на секретаря, потом вопросительно посмотрел на меня.

– Извини, Герберт, – прикрыл я трубку и вежливо улыбнулся. – Да?

– Дэн? – ее голос звенел от напряжения так, что, кажется, по проводам бежал ток. Сердце со всей силы дернулось в груди и сжалось до нестерпимой боли. Я почувствовал, как спина мгновенно взмокла, а руки похолодели. – Они забрали детей.

Меня все-таки шарахнуло током по всем нервным окончаниям одновременно. Я с ужасом перевел взгляд на брата.

– Кто? – еле разлепил губы, уже отлично зная ответ. Надежда билась в предсмертной агонии.

– Что случилось? – осторожно спросил Тиль, внимательно следя за мной.

– Югендамт 2 2 Югендамт – немецкая служба по делам защиты детей не подконтрольна никому, и даже криминальная полиция старается обходить её стороной. С 1 июня 2008 г. детским врачам в Германии позволено осматривать детей на предмет следов насилия, оказываемого в отношении них родителями. Социальные работники, приняв решение о том, что ребёнку в семье угрожает опасность, вызывают полицию, которая безо всяких ордеров изымает ребёнка и перевозит в указанный чиновниками приют или приёмную семью. По немецкой статистике, количество изъятых детей за прошедший год выросло на 60%, 28,2 тыс. детей и подростков были уже вывезены из семей, а ещё 125-250 тыс. детей являются кандидатами на перемещение. Всё это привело Германию к тому, что уже не находится семей для временного содержания детей. Возвращение детей в семью крайне проблематично, а возвращения младенцев в 99% случаев не происходит вовсе, даже если родители смогли доказать, что изъятие было ошибочным. .

– Я сейчас приеду. Ничего не делай, никому не звони. Я уже еду.

– Дэн. – Ее протяжный всхлип разорвал мою грудь в клочья.

– Я сейчас… Я быстро… Я еду…

– Что случилось? – Тиль попытался ухватить меня за руку, когда я пронесся мимо него. Я лишь отмахнулся, выбегая из кабинета, судорожно набирая номер матери.

Не знаю, с какой скоростью я несся по стоящему в час-пик городу, наплевав на все камеры, светофоры и полицейских. Меня колотило так, что пальцы сводило, а пот горошинами стекал по вискам и капал на рубашку. Югендамт – даже спустя двадцать пять лет меня трясет от этого слова, как долгие годы трясло нашу мать и отчима, как трясло всю нашу семью. Югендамт – сучий потрох, из-за которого мы среди ночи едва ли не в пижамах экстренно валили из Лейпцига в дыру под названием Лойтше, а потом еще два года не высовывали носа из дома и как шуганные драпали под родительское крыло, едва заметив чужого на улице. Югендамт – твари, из-за которых мы начали выступать на год позже, которые преследовали нас попятам, вычитывая контракты, графики гастролей, проверяли отели и еще черт знает что! Что же это за напасть на нашу семью? Почему Мари? Кто? Кто мог натравить на нее бераторов? Я лично убью эту тварь! Собственными руками.

К дому Мари мы с мамой подлетели одновременно. Наверное, у меня был такой же вид как у нее – сумасшедший.

– Что она сказала? – схватила мама меня за рукав.

– Не знаю… – Я бросился бегом в квартиру.

Дверь оказалась открытой. Я даже испугался, что русская натворила каких-нибудь глупостей. Мари сидела на диване, в самом углу, поджав ноги, обняв телефон, и смотрела на меня так, словно хотела убить взглядом. Никаких истерик или слез. Просто тяжелый, уничтожающий все живое взгляд.