Олли Ver - Жена фокусника

– Слушай, я… Извини, я не хотела грубить.

– Да все нормально. Я бы в такой ситуации тоже…

«Нет, – думаю я и стискиваю руку в кулак, пряча её под стол, – ты бы не сорвался. Ты бы был примером для подражания. Демонстрацией стойкости и хладнокровности, взвешенности и титанического спокойствия. Ты бы, мать твою, возвышался над любой неприятностью, молчаливый, крепкий и надежный, как скала. Тихий и всепрощающий. Ты не такой, как я. Ты по-прежнему лучше меня. По-прежнему…»

– Слушай, если не хочешь – оставим все, как есть. Проведёте эти недели вместе…

– Нет, – сказала я, пожалуй, громче, чем хотела. Вдох, выдох, и уже тише. – Ты прав, ей там будет интереснее, чем со мной (и безопаснее). Просто, я хочу быть уверена, что с ней все будет хорошо.

– Там Оксана, я же сказал. Она с неё глаз не спустит…

– Оксана ей не мать! – закричала я (тише, Марина, тише!). – Ты меня извини, но Соня ей не дочь. Это, знаешь ли, огромная разница – свой ребенок и ребенок твоего мужика от первого брака. Это тебе она любовница, а ей она никто и звать никак.

– Знаешь, – замялся он, – об этом я тоже хотел с тобой поговорить, – он замялся, перебирая пальцами, опуская глаза вниз и елозя взглядом по столешнице, словно именно там найдется подходящие слова. – Мы подали заявление в ЗАГС.

Я закрыла глаза.

Отлично.

Спустя полчаса я закрыла за ними дверь. Мы решили (то есть так решил мой бывший муж), что он сам увезет её в лагерь. На общие сборы мы уже опоздали (они были вчера), но он прекрасно знает дорогу. Завтра они встанут в пять, выйдут в шесть и к десяти уже будут на месте. Четыре часа в дороге мою дочь не смутили. Её вообще ничего не могло смутить после слов «три недели в лагере». Она подскочила и начала прыгать по комнате, словно ей четыре года, а не полных семь. Она по очереди обнимала то меня, то отца, её глазенки блестели, рот растянулся до ушей и, не закрываясь, сыпал всевозможными звуками восторга. Сумку мы собрали быстро. Да и много ли нужно ребенку? И когда последняя пара трусов легла в небольшой чемоданчик и молния застегнулась, Пуговица уже нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в прихожей. Слушая мои напутствия, она с полной самоотдачей кивала мне на любое сказанное мною слово, не слушая абсолютно ничего из того, что я говорю. Она уже была в дороге. Я понимала её – наверное, это одна из самых прекрасных вещей на свете – дорога туда, куда тебе очень сильно хочется. Единственное, на чем я настаивала настолько рьяно, что моя дочь меня услышала – один звонок или одно сообщение в день. На этом мы обнялись, я поцеловала её в нос, она стиснула мою шею и поцеловала в губы. Затем она выскочила за дверь, таща за собой тяжелого и неповоротливого отца, который на прощание повернулся ко мне:

– Можно совет?

– Валяй, – тихо ответила я. Сил у меня уже почти не осталось, и я очень хотела поскорее закрыть за ним дверь.

– Если все-таки поедешь отдыхать, выбери что-то поспокойнее. Может не Египет и не Кипр. Может тебе выбрать что-то потише, да поближе. Дом отдыха или база. На худой конец, санаторий какой-нибудь…

Я вздрогнула и поняла на него глаза. Я вцепилась в его лицо взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было – совпадение или… Или что, Марина? Неужели ты думаешь, что он как-то связан с санаторием? Как-то связан с… Имя похотливой шавки буквально застряло в горле, цепляясь острыми шипами в глотку, не давая мне произнести себя. Меня снова окатило ледяным потом с ног до головы. Стало жарко и холодно одновременно. Санаторий? Неужели? Но спокойное лицо моего бывшего мужа, который вот-вот станет мужем уже совершенно другой женщины, не выражало ничего, кроме сочувствия, неловкости и вины. Этот «коктейль» мне знаком давно. Он говорит «Ну, пока». Он добавляет «Я позвоню, как только мы приедем». Он делает несколько шагов назад, ведомый крохотной ручкой и под грохот моего сердца, скрывается из виду.

Я остаюсь одна.

Сердце грохочет, воздух свистит в моих легких, по спине ползет капелька пота, и я чувствую её медленный ход от позвонка к позвонку, чувствую, как она скатывается по спине, преодолевая последние несколько сантиметров и, добравшись до пояса шорт, впитывается в ткань, становясь крохотным олицетворением моей паники.

Они оба знают меня слишком хорошо. Слишком. Гораздо лучше, чем мне хотелось бы.

Я закрываю дверь. Тихо. Чтобы ни одна живая душа не догадалась, как мне страшно.

Я стою перед закрытой дверью и истерично молчу.

Что же они знают обо мне? Нет, не так. Что же они знают обо мне одинаково? Очевидный ответ приходит самым первым, но ЭТО знание каждый из них получил сам по себе. Страшно другое – есть вещи, которые один из них знал задолго до того, как впервые протянул мне руку для знакомства.