Татьяна Иванько - МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 3

Вдруг дверь распахнулась и со стуком ударилась о полки с книгами на стене. Я не успела обернуться, только повернула голову… Игорь налетел на меня как волна наваливается в море, мощно и непобедимо. Я не отталкивала его и не сопротивлялась. Это правильно… Всё правильно… Я пришла к нему не для того чтобы он не касался меня… это, может быть и лучше… Так легче перестать думать о Лёне, о Кирилле о том, что мой мир с ними…

Отдаться страсти – это лучшее лекарство… Тем более Игорь – человек, которого легко любить…

Легко, но ещё несколько месяцев назад мне проще было это делать, и я уже сдвинулась, казалось, по пути к нему. Но я вернулась на «Сушу»… и теперь мне отдельно не жилось. Но от того, что я не могу ответить Игорю тем же, что он чувствует ко мне, я с ним стала нежнее и предупредительнее, чем раньше. Мне хочется подарить ему хотя бы это, хотя бы ласку, если я не могу любить его как хотела бы.

Чувство вины – главное чувство во мне теперь. Я клином вошла между отцом и сыном когда-то, но, и оставив их, я не могу о них не думать, не желать вернуться, понимая, что всё потеряно безвозвратно, что Лёня не только не простил меня, но, испытывая стыд и отвращение от моего предательства начал совсем другую жизнь, которую я снова едва не скосила на корню…

Только Кирилл, похоже, оправился от моего вторжения в его жизнь. Что ж, он взрослый, закалённый человек, это вам не мальчик, для кого я первая любовь, и не тот, кто никогда не влюблялся, как Игорь… Слава Богу, хотя бы он не стал несчастным и разочарованным из-за меня…

Но как выяснилось уже в середине осени, и Кирилл вовсе не свободен от меня… он неожиданно приехал в Первую Градскую в наше Акушерское отделение часов в десять утра, едва закончились все планёрки.

Роженица была всего одна и та уже благополучно разрешилась и отдыхала со льдом на животе, а в остальном предродовая пустовала. Мы с акушеркой, пожилой весёлой тётенькой, Евдокией Семёновной, которую все зовут почему-то Дульсинея, сидели в коридоре, я дописывала историю родов той самой роженицы, а Дульсинея разглагольствовала о старых временах:

– Ох, чтобы раньше мы вот так сидели без дела… Кафедральный роддом… Ординаторы, ассистенты, доцентша, профессор, на одну роженицу по семь человек врачей – это что?! Раньше по тридцать родов за сутки было. И не кесаревых этих теперь любимых, все рожали у нас как положено и никаких разрывов вам, никаких эпизио!.. – вздохнув, Дульсинея добавила, будто подсчитав ещё раз в уме: – А то и по тридцать пять!

Я восхищённо покачала головой, оторвавшись от писанины – представить такое в наше время я не могу. Больше восьми рожениц одновременно при мне не было ещё ни разу. Я посмотрела на Дульсинею внимательнее сегодня, она кажется моложе, чем есть на самом деле, вон и морщинки, меленькой сеточкой на щеках, и холестериновые кольца в зелёных некогда радужках её небольших живых глаз. Только седины немного, или незаметно в светлых волосах?

– Может быть, роддомов настроили много? – сказала я.

– А народу что тоже меньше в Москве стало? – она отмахнулась. – Рожать перестали – вот что! Вот и вы, Елена Николавна, не обижайтесь только, вот вы и замужем, а что тянете? И другие все… кто карьеры строит, кто… – она вздохнула громко. – Не знаю, в наше время ни памперсов этих «пью и писаю» не было, а рожали! А щас? Совсем бабы с ума посходили… И курят все… Что происходит?!.. О, мужик какой-то! – она удивлённо вглядывается вдоль коридора, – глядите-ка…

Я обернулась и замерла на мгновение, это Кирилл в распахнутом белом халате шёл по коридору к нам в этот коридора конец, где мы сидели за столом у окна серди серого кафеля и серых бумаг. Я встала.

Он улыбнулся:

– Здравствуйте, я профессор Легостаев, за вашим доктором. Профессор Макаров позволил забрать Елену Николаевну на консультацию к нам. Отпустите? – он любезно обращается к восхищённо замершей Дульсинее.

Она кивнула, улыбаясь:

– Несомненно…

Всё же Кирилл умеет очаровать кого угодно, даже Дульсинею, которая не очень жалует мужчин почему-то.

Ничего не оставалось, как пойти «на консультацию» с профессором Легостаевым. Мы с Кириллом двинулись по коридору от стола, видавшего виды, и заставшего, думаю, не только Брежнева, но и Хрущёва, возле которого так и осталась сидеть Дульсинея, я чувствую, как моя пожилая акушерка смотрит нам вслед. Впрочем, я сразу перестала об этом думать:

– Что… что-нибудь случилось? – я замираю от мысли, что могло привести Кирилла сюда.