Ольга Покровская: Одна судьба на двоих

Ахнув, я сжала фигурку в пальцах и поднесла к губам.

– Гриша… – произнесла я. Голос у меня срывался, и слова давались нелегко. – Я люблю тебя… Я… Я обязательно…

– Шшш… – прошептал он, обнял меня, прижал к себе и коснулся губами виска. – И я люблю тебя. И не важно, когда мы увидимся в следующий раз… Это ничего не изменит.

За окном забрезжил рассвет. Под окном в ветвях дерева пронзительно защебетала птица, потянуло росой и прохладой, и край неба начал медленно наливаться розовым. Пора было отправляться в аэропорт, а мы всё так же сидели на постели, обнявшись, дыша друг другом, и никак не могли расцепиться.

Наконец Гриша, как и всегда, проявил большую выдержку, взял меня за плечи и осторожно отодвинул от себя.

– Пора, – негромко, но твёрдо сказал он.

И я повторила:

– Пора.

У меня зазвонил мобильный, и Пит сообщил мне снизу, что прибыли полицейские, которые должны были сопроводить Гришу в аэропорт. Несмотря на то что мы оплатили ему обратный билет сами, он все равно должен был быть депортирован под конвоем.

Мы вместе спустились вниз и на секунду остановились, прежде чем разойтись по разным машинам. Гришу уже ждал специально подогнанный полицейский автомобиль, меня же должен был отвезти в аэропорт Пит. Утреннее солнце залихватски скалилось нам с небес, словно в насмешку.

Вокруг нас шумел, просыпаясь, и дышал океанским бризом огромный сказочный город. Город, в который приезжает множество людей в погоне за своей мечтой. Но обретают её лишь редкие баловни судьбы, остальным же достаётся безвкусная жвачка в фальшивой обёртке. Город, который подарил мне новую жизнь, профессию, удивительное единение с миром кино – и отнял того единственного, с которым моё существование обретало смысл.

– Мистер Михеев, время ехать, – наконец коротко бросил один из полицейских. И Гриша выпустил мои пальцы и пошёл к машине.

В аэропорт Гриша также вошёл в сопровождении полицейских. Я молилась про себя, чтобы рейс в Москву задержали, отложили, отменили. Чтобы случилось что-нибудь, чтобы в последнюю минуту прибежал Цфасман и сообщил, что ему всё же удалось найти для нас лазейку в законе и Гриша останется здесь. Но, разумеется, ничего подобного не произошло. На табло значилось, что рейс состоится точно по расписанию и что регистрация на него началась уже двадцать минут назад.

Гриша что-то сказал полицейским на своём ломаном английском, и те, как ни странно, отступили чуть назад. То ли уверились, что теперь он уже никуда не убежит, то ли прониклись к нам сочувствием. А может, чем чёрт не шутит, кто-то из них был поклонником «Миражей»…

Так или иначе, они дали нам попрощаться. Я шагнула вперёд, но поднять голову и взглянуть на Гришу не решалась. Мне казалось, что если я сделаю это, то вцеплюсь в него мёртвой хваткой, заору, завою, и никто и ничто уже не сможет разомкнуть мои руки. Гриша взял меня за плечи.

– Не провожай меня, слышишь? – серьёзно сказал он, заглядывая в глаза. – Давай прощаться здесь. Не хочу, чтобы ты маячила у стойки и смотрела, как я ухожу от тебя по коридору. Тебе и в аэропорт ехать было не нужно.

Я уже ничего не могла ответить, только кивала и бесслезно всхлипывала. Однажды ещё дома, в посёлке, в очень жаркое лето я видела сухую грозу. Воздух был таким раскалённым, что капли дождя просто не долетали до земли, испарялись в атмосфере. Кругом грохотало, небо было затянуто чёрными с багровыми подпалинами тучами. Сверкали зарницы, носились клубы пыли. Но дождя не было, не было той освежающей влаги, после которой кажется, что всё в мире расцветает заново. Что-то подобное творилось со мной и сейчас.

Не было очистительных слёз, способных подарить душе облегчение. Только сорванные всхлипы и спазмы в груди.

Гриша стиснул меня, прижал к груди и хрипло шепнул в ухо:

– Люблю. Люблю тебя.

А потом разжал руки, развернулся и быстро пошёл прочь, вскинув на плечо свою небольшую дорожную сумку. Полицейские двинулись за ним, сопровождая к стойке регистрации. Я одной рукой схватилась за горло, второй же сжала в кармане плаща фигурку волка.

Гриша быстро шёл вперед, к стойкам. Я знала, что он не обернется – не потому, что не хочет посмотреть на меня в последний раз, а потому, что не желает делать мне ещё больнее.

Через несколько секунд он скрылся. Вот мелькнула в толпе его серая куртка, знакомый затылок. И всё – ничего не стало. Только обычная толкотня, суета и галдёж.

Я постояла ещё немного и медленно побрела к выходу. Кажется, кто-то в толпе успел меня сфотографировать, но мне сейчас до этого не было никакого дела. В конце концов, пусть Бет думает о том, как мы будем объясняться. Она сейчас должна быть очень довольна – ведь фактор, ставивший под угрозу мою карьеру, исчез.