Марго Слободянская - Когда надежд не остаётся

– Смотри, что я тебе принёс, – вспоминает он, забираясь пальцами в карман и извлекая на свет тюбик ярко лимонного цвета.

Иногда Мэри напоминает Тэхёну ребёнка. И сейчас один из этих моментов – он наблюдает за тем, как преображается её лицо, как загораются глаза. Мэри вся расцветает, начинает светиться, как начищенная до блеска кастрюля, отражая сияние лампочки и пуская блики по всей палате. Один из них оседает на тэхёновы губы, раздвигая их в улыбку. На самом деле, смотреть на то, как Мэри улыбается и не улыбаться в ответ у Тэхёна просто не получается. И это второй его секрет от Чонгука.

– Так-то лучше.

Мэри забирает тюбик с краской, глядя прямо ему в глаза, и слезает с кровати. В своей белой рубашке-ночнушке она похожа то ли на призрака, то ли на безумного профессора. Её свободные, чуть длиннее, чем нужно, рукава довершают образ каждый раз, когда Мэри приподнимает руки. По-хорошему, надо заставить её переодеться в обычную одежду, чтобы не запачкалась, но Тэхёну не хочется задерживать благословенный миг воссоединения Мэри и её любимых кистей. Поэтому он просто наклоняет голову, чтобы было лучше видно порхание кисточки и усаживается поудобнее. Ли Дону же сам сказал понаблюдать попристальнее – исполняет указание. А заодно отпечатывает на сетчатке каждое движение Мэри. Кисть парит над холстом, оставляя мазки, которые постепенно превращаются в изображение: сквозь облака пробивается лимонный, сочный как свежевыжатый сок, солнечный луч, у основания которого присаживается на одно колено белокурый молодой человек в одежде, очень напоминающей больничную робу, но со значимым отличием от пациентов – крыльями за плечами.

Через пару-тройку часов очередной ангел пополнит коллекцию клиники.

Тэхён уходит, не дождавшись, пока она закончит картину. У него есть пациенты и кроме неё, поэтому Мэри не обижается, но всё равно иррационально грустит, потому что ещё ни разу никто не смотрел, как она наносит последние штрихи, прежде чем отдать готовую работу. А ведь это – самое интересное, самое волшебное. Как изображение становится из плоского объёмным, как ангел расправляет крылья, готовясь взлететь. Мэри больше всего нравится наносить эти последние штрихи. Например, добавлять светло-серой краски, цвета слёз в углубления между перьями крыльев ангела. Или разбавлять голубизну облаков светло-кремовым, как розочки на пирожных, которые им дают на праздники. И Мэри была бы рада поделиться этим ни с чем не сравнимым чувством с Тэхёном, потому что тот очень добр к ней. А ещё потому что он такой же яркий, как её любимые краски. Причём это проявляется даже не в том, что Тэхён – единственный с крашенными волосами на всю их клинику, а в каждом его движении, жесте, мимике. Если бы Мэри спросили, что хорошего есть в её жизни – она, без сомнения, подумала бы про Тэхёна. И нет, не потому, что она больше ничего не помнит.

Мэри откладывает кисточку и поводит плечами – от долгого сидения в одной позе всё тело затекло. Повернувшись к окну, она с печалью наблюдает за тем, как стекают, медленно, как улитки, по стеклу попавшие на него прозрачные капли. Основная завеса плача осени находится дальше, за пределами козырька крыши, но некоторая часть дождя всё равно достигает её палаты и делает изображение изнутри расплывчатым.

Мэри, в принципе, любит этот сезон увядания, но основное время её поглощают неконтролируемые приступы меланхолии. Мокрые листья, потревоженные ветром, трепещут и даже с закрытым окном она легко представляет себе шелест, который они издают. «Интересно, сколько ещё будет лить как из ведра?» – думается ей. Скоро приём лекарств и обед, поэтому стоит, наверное, одеться.

Мэри поднимается и отходит подальше от завершённой картины, оценивая и оставаясь довольной увиденным. Ангел вышел совсем живым. Мэри надеется, что он придёт ей во сны ночью. А пока отворачивается от картины и достаёт с полки светлые широкие штаны и такую же футболку.

Свернув на сельскую дорогу чёрный шевроле тормозит и съезжает прямо в траву. Парень на водительском сидении сомневается, вглядываясь в стену дождя и пытаясь рассмотреть вдали строения – бессмысленное занятие, с такой видимостью ему светит разглядеть только ближайшие пару метров от машины, а может и того меньше.

В зеркало заднего вида отражается открытый лоб, узкие тёмные глаза и острые скулы.

Хорошая ли идея была поехать сюда, не поспешил ли он с решением сорваться прямо с утра и примчать в пригород Сеула к человеку, который его, возможно, и не помнит? Пропуск на имя Майкла лежит на свободном переднем сидении и притягивает к себе внимание. Аккуратные буквы врезаются в мозг паническим «а правильно ли он поступает?». Это чувство неуверенности очень непривычно.