Наталья Баклина - Сделай мне ребёнка

А сейчас на неё вдруг накатило: что происходит с их семьёй? Почему у них с Генкой все стало не так? Почему она боится поговорить с собственным мужем? Почему ждёт, что он сам ей все расскажет и гордо делает вид, что ничего особенного не происходит? Откуда взялась эта стена между ними? Ну ведь было же хорошее! Любовь была…

Как он тогда, в Томске, притащил ей в общежитие букет гладиолусов! Первые в её жизни цветы от парня. Безумно дорогой букет, четверть стипендии. А она попросила: не надо цветов, лучше конфетами. И он потом таскал ей эти конфеты пригоршнями – «Белочку», «Метелицу», «Грильяж в шоколаде». Томск тогда славился своими шоколадными конфетами. А Генка был щедрым. И зарабатывать всегда умел. И хорошо с ним было.

Они поженились студентами, и муж ей заменил всех подружек, вместе взятых. И на Север она поехала за ним без раздумий. И потом не жаловалась, что работы себе не нашла по специальности – ну не было в их посёлке работы для женщины с дипломом инженера-электрика. И, в общем-то, все эти годы ей с Генкой было хорошо. Они ладили и дружили. А в Северске у них что-то разладилось. Переезд, обустройство, у неё работа, у него бизнес. И постоянное ощущение недоговорённости…

Может, родить ему сына? Или дочку. Интересно, кто у них тогда не родился? Если бы не выкидыш на пятом курсе, уже бы большой ребёнок был. Тогда выкидыш её не очень огорчил. Институт закончить было важнее, да и вся жизнь впереди. Им ещё нужно устроиться как следует, и уж потом – рожать. До сих пор они с Генкой устраиваются, а рожать она так и не собралась. Может, хватит откладывать? Родить уже, и тогда у них всё наладится?

Она совсем забыла про чайник. И когда пришла на кухню, тот вовсю исходил паром, аж окно запотело. Полчайника выкипело! Натка кинула чайный пакетик в свой любимый бокал, белый с крупными маками на блестящих боках, залила его кипятком и полезла в холодильник за чем-нибудь съедобным, смахнув с дверцы какую-то бумажку. Та радостно упорхнула под стол. Так, суп Генка, судя по всему, доел. В её распоряжении три пластика плавленого сыра, селёдка в баночке, три яйца и огурец. Батон она купила. Значит, быть бутербродам с сыром и огурцом.

Натка пластала огурец на тонкие кругляши, когда нечто, маячившее на границе сознания назойливой мелкой мухой, наконец, оформилось в крупного лохматого шмеля: а где Генкина чашка? Большая, жёлтая, с глазами и носом-пипочкой? Кружку Генке кто-то подарил на день рождения, она ему очень нравилась, и он пил чай только из глазастой посудины. Утром кружка была, Натка сама ставила её в раковину. Посуда лежит, как лежала – хоть бы раз Генке пришло в голову помыть. Чашки нет. И чайника нет. У него что, выездное чаепитие?

Шмель раздулся до размеров колибри. Натка кинулась в комнату к шкафу: трусов нет, джинсов нет, рубашек нет, джемпера нет, дубленки нет. Она прошлась по всем трём комнатам, зажигая верхний свет и внимательно оглядывая обстановку. Нет музыкального центра, нет махрового халата, в прихожей нет Генкиных тапочек. Натка вернулась на кухню, уселась на табурет и принялась автоматически пережевывать огуречные кружочки, уставившись на разделочную доску, прислоненную стене. На доске было нарисовано красно солнышко и две птахи с затейливыми хвостами.

– Он что, ушёл? – спросила Натка сразу у всех, и у солнышка, и у птах, нервно постукивая ладонью о столешницу. – Он меня бросил, что ли? Бросил, да?

Доска, подпрыгивающая от похлопываний, допрыгалась – свалилась между столешницей и стеной. Натка полезла доставать и нашарила бумажку. Листок! Тот, что улетел с дверцы холодильника. Она вылезла из-под стола и прочитала:

«Нат, извини, так получилось. Надя ждет ребенка. Я буду жить у неё. Прости».

Есть ей расхотелось, а усталость навалилась глухой тупостью.

«Надя… Кто это – Надя? Бухгалтерша, что ли, его? Интересно, давно ли ждет?»

Натке почему-то казалось, что давно. Все двенадцать лет их с Генкой семейной жизни.

«Разведёнка-разведёнка, разведёнка-брошенка» – цоканье каблуков складывалось в издевательскую дурацкую рифму, непонятно откуда взятую. Натка спешила, и цоканье было шустрым. Она проворочалась почти всю ночь, уснула под утро и проспала. На работу собиралась по-солдатски за двадцать минут и теперь неслась к студии, снова опаздывая. Вбежала, на ходу здороваясь с вахтёршей, распахнула дверь (теперь Кешиного!) кабинета:

– Доброе утро!

Картина повторила вчерашнюю: Кеша сидит за столом Нины и смотрит на часы на руке.