Лея Старцева - Серо-Чёрный

– Сейчас то я задам трёпку, – совершенно неестественно, будто себе же не верит, Саша пришел в трезвый рассудок после секундного раздумья. – Забью до смерти! – дело жестокое и устрашающее, но не походит на реальную перепалку.

Конечно, чувствовать дыхание смерти пришлось бы в любом случае, вне зависимости от тона речи Мамонова. Спасение явилось так же внезапно. Наконец оставшиеся зрители спохватились, поняли беспомощность исполнителя. Эмоции переполняли, голова кружилась. Сильней всколыхнулась грудь. На подмогу уж бежали двое неизвестных, Нил чувствовал себя маленькой девочкой, раздумывая о том, коим образом стоит вести себя, чтоб не получить еще раз. Туманно казалось все вокруг, как в бреду.

На утро жутко ныла голова, болела снаружи и внутри. Нил смутно помнил, как добрался до дома, откланялся помощникам и отстранился от ожидания Шофранки. Печалился, лежа на кровати, медленно поглаживая ушибленное место. Так и не мог осознать в чем же провинился пред аккомпаниатором. Что случилось не так и вовсе произошло? Одни вопросы.

Глядя на холодный потолок, укутавшись таким же прохладным одеялом, все раздумывал о себе, своем поведении. Впрочем, не ново. Виноватым в чем-либо не считал, а вот на Мамонова очень сердился – поколотил невесть за что, даму посему дождаться не смог. До сих пор крутились в мыслях восторженные «браво!», да «благодарю!». Хорошо все начиналось, даже слишком красиво, дабы так плачевно закончиться. Болван Александр, подумалось Нилу, и потер слипшиеся очи. Никакой смрадной пошлости не было, да и брани меж коллегами тоже. Абсолютное непонимание, что пытался вопящий доказать. Ничего, последние слова останутся за «жертвой», а для того стоит лишь обратиться к высокопоставленным лицам. Негоже самому в этой грязи возиться. Наказание всяко вершить будет, пусть и заочно. Если человек спятил – нужно отвечать.

Повезло зрение не потерять, а то Собакин небесталанный, как сам себя называл, горе настало бы сильное. Отделаться в потасовке синяком – вполне не плохо, только как ныне глядеть будут посетители кабаре? Более того, придет Шофранка к выступлению и увидит пред собой калеку. Нельзя ж показаться пред ней слабым. И чего только вплелась в мысли? Зачастую даже имен не вспоминал, а тут даже тревожится о ней. Или не о ней, а о себе? Ополоумел? Невесть что творится в голове, видать, от удара – твердо решил.

Глядя в белесый потолок, осознавал, что вовсе ничем себя не занимал. Чудовищные затеи заполонили разум, чтобы похуже провернуть с Мамоновым, да как в лучшем виде пристать позднее. Хотя и мир за стенами рушился, внутри он продолжал чувствовать превосходство, власть над небольшой кучкой людей, с коей он решил придумать что-то занятное. Эта страсть была губительной, но оставить ее не мог. Люди боялись за семьи, покидали в спешке родину, иные не пускали детей на прогулку, а кто другой, как мы уже смогли убедиться, шли на фронт – Нилу ж хоть бы что. Когда настало военное время, в ту страшную дату первого апреля 1914, нарастали волнительные настроения в народе, кои коснулись и Собакина, но покуда на улицах мирного города еще не стреляют – почти позабыл о страхах. Вспоминал он, в общем-то, о положении страны на вечерах, подобных разговору с фляжником, из сводках новостей и в редких разговорах с родственниками, но не больше.

Осторожно граждане передвигались по полупустым бульварам, скупали продукты, думая, что скоро начнут голодать. Медленно нарастала паника, хоть косвенно, но коснувшаяся каждого в мире. Бывало, высокомерно Нил наблюдал за ними, высунувшись из окон с папироской, подумывая – нельзя дни своей жизни превращать в военный совет. Все кровавые действия оставались так далеко, совершенно невразумительными были рассказы приятелей, лишь глядя в лица пострадавших, осознавал, что беспорядок не за горами. Да, собственно, и слухи, придуманные всполошенным народом, что немцы пробрались в спальные районы, поджидают, чтоб расстрелять мирных, нисколько не торкали. Бессмысленно тратить себя на переживания. Трагично умереть – куда лучше, чем перестать ощущать тело с пеной у рта или погибнуть в пьяной драке… Опять этот шурик вспомнился! Пора бы покончить с негодованием по его поводу, позабыть ночную неразбериху. Надоело вспоминать.

Он громко вскрикнул: «Фрося!», надрывая горячие связки. Так кратко он отзывался о Ефросинье Павловне, уставшей старухе с глубокими морщинами на лбу и хриплым голосом. Ухаживала домработница за Нилом почти с детства, но полюбить, словно сына, как зачастую такое случается с воспитателями, все не смогла. На деле ей уж давно поперек горла стоит, еще при знакомстве не понравился, а позднее все ожидания оправдал. Она считала, подать себя больше некуда, посему продолжала прислуживать неучтивому барину. Получала ни больше, ни меньше других горничных, трудящихся непосредственно на хозяина, искать нового – как иголку в стоге сена. Известной и по сей день Салтыковой давно нет в живых, только напороться на ее подобие ничего не стоит. Многажды подумывала подсыпать яд Собакину, да осознавала одно – пусть Нил субординацию и не всегда соблюдал, несмотря на прожитые годы, имел дерзость грубить женщине, но плохого ничего не сотворил. Недостойно уж молиться о нем, будь как будет.