Ольга Арнольд - Сезон любви на Дельфиньем озере

— Это все равно экспедиционные деньги, — пояснил он.

В данный момент Кустов в одном лице являл собой целую ихтиологическую экспедицию; он вез с собой, кроме небольшого рюкзака с личными вещами, еще какие-то брезентовые тюки и деревянные ящики, и потому со вздохом облегчения вручил бидон с осетрами актерам, у которых руки были свободны. Оставалось только ждать — занятие, которое я ненавижу.

Но ожидание оказалось совсем не таким уж скучным. Проголодавшиеся артисты отправились в буфет. Не прошло и получаса, как мы заметили их в дальнем конце зала прилета; они шли куда-то в сопровождении милиционера в полной форме, а драгоценный бидон этот представитель власти бережно нес в вытянутой правой руке, как можно дальше отставив ее от туловища.

Встрепенувшись, мы все во главе с Феликсом последовали за ними — благо сданные в багаж вещи нас больше не удерживали. В комнате милиции нам пришлось долго объясняться со стражами закона — тем постовым, который задержал Игоря и Женю, и его начальником, маленьким, черноволосым и пузатым.

Собственно говоря, нам было понятно, почему ребята вызвали к себе такой пристальный интерес местной милиции. Обросшие, небритые, в разодранной и пыльной одежде, они походили в лучшем случае на хиппи, в худшем — на бежавших из мест заключения; особенно подозрителен им был мрачный и худой красавец Женя в живописных лохмотьях, которые были когда-то тельняшкой. Одного их вида было достаточно, чтобы курортные менты, не избалованные частыми встречами с представителями московской богемы, сделали стойку; но особое их недоумение вызвал все-таки бидон с живыми мальками. Как только мы прибыли в аэропорт, Феликс прикрепил к его крышке сложное сооружение из трубок и каких-то тикающих деталей — насос, подававший в воду воздух. Милиционеры долго и осторожно осматривали, ощупывали и даже обнюхивали бидон, пытаясь понять, бомба это или нет.

На маленьких же осетров они смотрели так, как будто это было новое неведомое им оружие массового поражения. Феликс, потрясая какими-то бумажками, минут двадцать пытался им объяснить, что в бидоне находится государственное имущество, что арестованные оборванцы — вовсе не хулиганы, а народные артисты, которые принимали участие в киносъемках и выглядят столь непрезентабельно исключительно потому, что не успели переодеться и смыть грим… Пузатенький начальник все спрашивал:

— А разрешение у вас есть?

— На что?

— А вот на это… — И он брезгливо показывал поросшим черными волосками пальцем на непонятный ему предмет.

Когда мы наконец с актерами и драгоценным бидоном вышли из комнаты милиции, с нас градом лил пот: кондиционер у ментов не работал. Все время, что мы после этого провели в аэропорту, постовой не сводил с нас глаз: а вдруг мы все-таки что-нибудь взорвем? В это было поверить легче, чем в то, что какой-то чудак везет в столицу живую рыбу, которая по своим габаритам явно не годится для кухни…

Я радовалась про себя, что догадалась уложить водолазный нож Сергея в один из кустовских ящиков, а не везла его при себе — иначе не миновать мне местной каталажки! Как и предположила Вика, на одном из заснятых Алексом кадров генеральская дочка позировала в своем домике на фоне экспедиционного антуража — и инкрустированная рукоятка прекрасно видна была на переднем плане.

Да, теперь этот нож мне дорог вдвойне — и как память о Сереже, и как напоминание об одном из самых отчаянных моментов моей жизни…

Наконец объявили рейс, с которым улетели артисты и Феликс тоже — у мальков не было времени ждать следующего. Что ж, не впервой нам с девочками лететь втроем… И вот не прошло и четырех часов, как мы сели в самолет — без дальнейших приключений.

Как это странно: мы так долго добирались до аэропорта по горным дорогам — а это ведь меньше пятидесяти километров, так долго ждали вылета в этом чертовом зале ожидания, а потом еще сорок минут стояли как сельди в бочке в тесном накопителе, прямо под палящими лучами солнца… И вот теперь полторы тысячи километров мы преодолеваем меньше чем за два часа — чудны дела твои, человек!

Стюардесса прошла по рядам, проверяя ремни; загорелась надпись «Не курить». Я и так могла бы сказать, что мы пошли на посадку — у меня заложило уши, и я начала судорожно глотать. Не самое приятное для меня занятие — лететь на самолете. Еще несколько минут — и мы благополучно приземлимся. Все чудесное кончается, и завтра уже меня ждет работа, по которой я совершенно не соскучилась, — нудная московская работа. И, наверное, доктор А-Ким…