Ольга Арнольд - Сезон любви на Дельфиньем озере

Но это никак не удавалось, и мы все время вспоминали Сергея. Может быть, это было и к лучшему.

Официально все вместе мы Сергея не поминали: на озере была своя компания, на базе — своя. Больше всего мне запомнилось скромное застолье, превратившееся в поминки, у Вертоградовых. Супруги Вертоградовы жили в большой, по тем временам просто роскошной палатке за территорией лагеря; спали они, как белые люди, на раскладушках, к палатке было проведено электричество, и над большим, сколоченным из досок столом, за которым мы нередко собирались, горела электрическая лампа. Инна, приятная женщина, которую вполне можно было назвать не только симпатичной, но и красивой, несмотря на то, что овал ее лица с годами стремительно приближался к кругу', выглядела намного моложе Никиты, хотя я подозревала, что они ровесники. Она неплохо играла на гитаре и пела. В их походном лагере вместе с ними жили их дочь Китти и собачка Даша — белый фокстерьер с двумя симпатичными черными пятнами на груди и спине.

В тот раз за столом собрались практически одни «старички»: хозяева, я с Вандой, ихтиолог Феликс Кустов — мой старый приятель, Максим, который в одном лице совмещал должности начальника экспедиции (эту должность он, по-моему, всей душой ненавидел) и старшего научного сотрудника, его жена Эмилия, которой, наоборот, нравилась должность начальницы, почти генеральши, и еще двое ребят с базы, которых я знала мало.

Разговор, совершенно естественно, зашел о Сергее. Вспоминали о нем больше хорошего, чем плохого; как ни странно, я и сама почти забыла все тяжелое, что у меня с ним было связано, и помнила только о том, что он ушел из жизни в тридцать лет — для мужчины это еще даже не расцвет.

Все признавали, что в последнее время он находился на подъеме, что никогда раньше его животные не выступали так артистично, как бы заряжаясь этой артистичностью у своего дрессировщика; и в личной жизни у него тоже в последний год вроде бы произошли благоприятные изменения (это они говорили, опасливо косясь на меня). Ни для кого не было секретом, что, «украв жену у коллеги», как прямо выразился Никита, Сергей находился в весьма приподнятом расположении духа. Его давно уже не видели погруженным в столь характерную для него раньше меланхолию. Напротив, он был в эти последние месяцы очень веселым, порою слишком веселым. Из этих застольных разговоров я узнала о своем бывшем муже много нового. Например, то, что и в самом распрекрасном настроении он не переставал пить и что в этом году он уже два раза находился на роковой грани, причем в обоих этих случаях он был в стельку пьян. В первый раз он полез после веселой пирушки купаться в шторм — и его еле вытащили, уже бесчувственного, и потом долго откачивали.

Во второй раз дело было еще серьезнее: он был в той пьяной компании, которая на «Жигулях» одного из местных рабочих съехала с пирса прямо в море. Как ни странно, все остались живы, хотя кое-кого и отвезли в больницу в Новороссийск, зато на Сергее не оказалось ни одной царапины или синяка.

— Это судьба, — сказала Инна. — Ему суждено было утонуть. В третий раз вода его не отпустила.

Тут все заговорили о предопределении. Я молчала; я чуть ли не с момента нашего знакомства сознавала, что Сергей — не из тех людей, кому суждено жить долго; про таких говорят: «смерть его найдет». Но все это время я старательно гнала эти мысли прочь.

— Я всегда считала, что в Чернецове есть что-то роковое, — вступила в разговор моя тетушка. — Иногда мне при взгляде на него казалось, что на его лице — печать смерти. А еще за его плечом заметна была какая-то тень — как будто душа его стремилась покинуть тело.

Ванда — замечательный человек, я ее очень люблю, но она неисправима: она верит в экстрасенсорику, уфологию и прочую околонаучную чепуху. А еще, несмотря на то, что она ученая дама, в глубине души верит в вещи абсолютно ненаучные: в духов, в привидения, во всевозможную мистику и магию.

Я сама себе кажусь иногда чересчур сухой и приземленной, но это было уже для меня слишком. Я не выдержала и вмешалась:

— При чем тут печать смерти? Просто Сережа был психопат, и все мы об этом знали. Есть люди, подверженные несчастным случаям, — это характер, они все время переступают грань допустимого риска. То ли сам риск их привлекает, острота ощущений, то ли они не слишком ценят жизнь. Это как русская рулетка. Сережа не очень-то ценил жизнь, а в подпитии вообще отключался. Сколько раз может человеку везти? Он просто должен был плохо кончить.