Лиз Лоусон - Счастливчики

– Это ужасно, – говорю я. Это правда ужасно, но я не понимаю, к чему она клонит.

– С тех пор я делаю все возможное, чтобы обеспечить справедливый суд для всех, независимо от того, виновны они или нет. Я всегда вижу проблески человечности в моих клиентах – проблески того, что я вижу в себе. В тебе. – Ее глаза печальны. – Ты всегда был идеалистом, перфекционистом. Это одна из многих черт, которыми я в тебе восхищаюсь. Я знаю, ты думаешь, мне не следовало брать это дело. Так было бы правильно, особенно учитывая, с какими преследованиями столкнулась наша семья из-за моего решения. Тем не менее одна из причин, по которой я стала адвокатом, и одна из причин, по которой я все еще им являюсь, заключается в том, что я искренне верю – все заслуживают справедливого суда. Никому не позволю сказать, что я не могу выполнять свою работу. И я знаю, что вы с Гвен достаточно сильные, достаточно смелые, чтобы справиться с тем, как ведут себя с вами эти люди. Может, вы думаете, что с моей стороны несправедливо ставить вас обоих в такое положение, но у меня тоже есть убеждения.

Она на секунду останавливается.

– Когда ты станешь старше, то, надеюсь, будешь помнить, что люди – это не просто набор их ошибок. Мир не делится на черное и белое; лучшее, что ты можешь для себя сделать, – это видеть промежутки между этими полюсами и знать, что крайности никому не нужны. Твой отец начинает понимать это сейчас, но до того годами не мог. Ни применительно к себе, ни к кому-либо еще. Иногда ты так на него похож.

Подбираюсь при упоминании отца.

– Я на него не похож.

Она кивает.

– Понимаю. С ним было нелегко.

– Мягко сказано, – бормочу я.

– Я знаю, что тебе пришлось решать проблемы, которые изначально не твои. Управляться по дому, отвозить сестру, все это. Я ценю твою помощь больше, чем ты думаешь, Зак. И твой папа тоже. – Она вздыхает. – Хотя он пытался. Я знаю, тебе кажется, что слишком мало, слишком поздно. Но ты заслуживаешь знать – он много лет страдал от депрессии.

Моя челюсть сжимается. Я знал; конечно, я знал, но впервые мама говорит это вслух. Мне не нравится, что поднимается у меня внутри в ответ: смесь вины и гнева, беспокойства и страха. Я щурюсь, смотрю на свои руки на коленях и сильно моргаю.

– Эй. – Мама на мгновение берет меня за руку, и я удивленно поднимаю голову. Ее глаза полны тревоги. – Об этом трудно говорить, не так ли? – Пожимаю плечами. Она качает головой. – Мы должны были больше общаться все эти годы. Я должна была. Попытаться все сбалансировать – карьеру и заработок, и вас, ребята, и вашего папу… – Ее глаза затуманиваются. Это самое близкое к плачу, что я когда-либо у нее видел. – Прости, если я не очень хорошо справилась. Если он не смог. Но ты должен понимать, депрессия – это зверь. Она все еще там, внутри, и теперь, когда твой отец наконец получает помощь и принимает правильные лекарства… Ты ведь наверняка заметил, что он старается больше участвовать в жизни семьи?

Я неохотно киваю, вспомнив, сколько раз папа стучал в мою дверь за последний месяц и совал голову в мою комнату. Сколько раз я отсылал его прочь.

Мама откидывается на спинку стула и замолкает, и в тишине я понимаю, что это наша с ней самая долгая беседа об отце.

– Мэй терроризировала наш дом все это время, – слова выскакивают, прежде чем я успеваю их остановить.

Она поднимает брови.

– Мэй? Твоя подруга, что приходила на ужин?

Я киваю.

Мама прочищает горло.

– А. Она тебе это сказала?

– Да, – мой голос звучит грубо и хрипло. – На том мемориальном собрании. Произнесла речь, а потом, когда я попытался ей помочь, похоже, решила расставить все точки над i или что-то в таком роде. Не знаю. Я с ней не разговаривал – я не собираюсь говорить с ней, – буквально рычу последнее слово; получается злее, чем я хотел.

Мама устало проводит рукой по волосам.

– Слушай, Зак. Не буду говорить, что ты не должен сердиться. Она воспользовалась твоим доверием. Но имей в виду, эта девушка… она прошла через ад. Надеюсь, ты это помнишь. Надеюсь, ты это понимаешь. Я видела ролик, и похоже, Мэй во всем винит себя, хотя у нее нет для этого никаких оснований. Груз скорби может делать с человеком странные вещи.

– Все равно, – пожимаю плечами я.

Мама поднимает бровь.

– Все равно? – Она снова наклоняется ко мне. – Слушай, это я взяла дело. Она не пыталась причинить боль тебе – она пыталась причинить боль мне. Я не говорю, что Мэй вела себя правильно, но также не утверждаю, будто она не заслуживает прощения. По крайней мере, я готова ее простить. Тем не менее, надеюсь, ты будешь с ней осторожен. Ей еще предстоит долгий путь исцеления.