Наталья Журкина: Иллюзии любви

– Сергей потрясающий! – восхищалась Елена новым другом. – Он умный, смешной, а главное, понимает меня с полуслова и, кажется, действительно влюблен. А ты как? Когда едешь к Лёшке?

– Пока не знаю. Жду, когда он пришлет приглашение. Как раз сегодня мы должны решить этот вопрос, – бодро отчиталась Милана подруге, предвкушая вечерний разговор с возлюбленным. – Я тебе позвоню, когда все решится. Хорошо?

– Да, конечно. Звони! – согласилась Елена и, попрощавшись, положила трубку.

«Как было бы здорово сыграть две свадьбы одновременно!» – размечталась Милана, рисуя в своем воображении, как они с Еленой вместе ходят по магазинам, выбирая платья для свадебной церемонии, заказывают цветы и ресторан, а затем нарядные и красивые входят в зал регистрации брака под руку со своими избранниками. Играет марш Мендельсона и все счастливы.

Эти мечты, однако, не мешали девушке выполнять свою привычную работу: выписывать счета, посылать платежки и отвечать на вопросы сотрудников.

Но ровно в шесть Милана подхватила сумочку и, пожелав сотрудникам счастливого вечера, бросилась к выходу.

В семь она уже входила в свою квартиру. Милана жила в этой большой московской квартире на Войковской с самого детства. Она привыкла к сумрачной прохладе ее комнат, высоченным, украшенным лепниной потолкам, узкому длинному коридору, в который выходили двери всех помещений.

Когда-то эта трехкомнатная квартира была коммунальной, и в ней жили три семьи, занимавшие по одной комнате. Самая просторная комната принадлежала семье Миланы. Ее дали отцу на заводе, на котором он много лет работал инженером. Из высокого узкого окна открывался приятный вид на крошечный скверик, где гуляли соседские ребятишки и сплетничали местные старушки.

Хотя соседей было много, жили мирно и дружно. Дети вместе ходили в школу, а по вечерам играли во дворе. После рабочего дня матери занимались домашними делами, а отцы засиживались за полночь в большой общей кухне, потягивая пиво и обсуждая непростую политическую ситуацию в стране или спортивные новости. Иногда обсуждение перерастало в жаркие споры, и тогда усталые женщины разгоняли разгоряченных мужчин по своим комнатам. Постепенно соседи получали квартиры в новостройках и уезжали. А семье Миланы досталась вся квартира, хранившая в своих стенах воспоминания о трудном, но почему-то счастливом времени.

Отец давно не жил с ними. Когда дочери было тринадцать, а сыну десять, он ушел из семьи. С тех пор Милана его никогда не видела, несмотря на то, что жили они в одном городе. Ее брат иногда встречался с отцом, но всегда на нейтральной территории. Не то чтобы мать запрещала детям видеться с ним, но они берегли несчастную, тяжело пережившую уход мужа к другой женщине, стараясь не упоминать об отце без особой необходимости. Дети любили и жалели маму, ничем не заслужившую, по их мнению, предательства.

Милана тоже болезненно перенесла расставание с любимым папой, ей было трудно понять, как он мог оставить ее, свою маленькую принцессу, ради какой-то чужой тетки. Вначале она отвергала все попытки отца поговорить с ней, боясь, что не сможет сдержать слез и слов упрека, а потом он сам перестал искать с ней встреч.

Милана замкнулась в своем горе, не желая ни с кем делиться, и осуждала брата за его тайные встречи с «гнусным предателем», как она называла отца.

Через много лет душевная рана, конечно, затянулась, но желания увидеться так и не появилось. Неприязнь сменилась полным безразличием, и если бы им довелось где-нибудь встретиться, то Милана пережила бы это событие безо всякого душевного трепета.

– Привет, солнышко! Ужин готов, – из кухни вышла мама Миланы Людмила Петровна, вытерла мокрые руки о цветастый фартук, подарок сына на Восьмое марта, и чмокнула дочь в подставленную щеку.

В молодости Людмила Петровна слыла красавицей, и время не смогло уничтожить ее красу. Высокая статная женщина с крупными правильными чертами лица, выразительными зелеными глазами, переданными по наследству ее детям, и тщательно уложенными в высокую прическу седыми волосами казалась олицетворением материнской силы и надежности. Многочисленные морщины, избороздившие ее высокий лоб, хотя и придавали лицу женщины вечно озабоченное выражение, но не испортили его.

Однако своей внешности Людмила Петровна придавала мало значения, считая, что ее женское время прошло и достаточно выглядеть аккуратно и элегантно, чтобы нравиться себе и другим.