Галина Романова: Пленная птица счастья

— Согласен. Но все же вероятность существует, поэтому можешь блефовать. И следи за реакцией.

— А если он непробиваемый в плане чувств?

— Заодно и узнаешь. — Игорь выбрался на улицу, мечтательно сощурился на солнце. — Красота.

— Не разомлей тут, Игореша, — с легкой завистью кинул Ростислав. Вести переговоры без Игоря он очень не любил. — Помни, что я там, на передовой. Совершенно один.

— Помню. Всегда о тебе помню. — Друг скрестил пальцы. — Удачи, брат!

— Что же ты за человек такой, а? Инка, что же ты за человек, спрашиваю? В кого уродилась?

Забрасывая ее вопросами, отец так сильно вытаращил глаза, что в какой-то момент ей даже показалось, что они у него сейчас лопнут. Взорвутся, как крохотные воздушные шарики, брызнут на нее голубой слизью. А дальше он пойдет со своим ремнем уже вслепую. Станет спотыкаться о мебель, орать. И ни за что не найдет ее в этом двухэтажном доме, как ни будет стараться.

Но глаза остались на месте. Без особого труда он поймал ее за руку. Швырнул на диван и принялся наносить удары — один за другим, один за другим. И все приговаривал:

— Я выбью из тебя эту дурь! Выбью, сука ты ненормальная! Что удумала: животных мучить! Идиотка! Да еще на телефон снимать, дура! Да еще в интернет выкладывать! Знаешь, скольких сил и средств мне стоило замять скандал? Знаешь, сука?

Инна не знала, но по силе отцовского гнева догадывалась, что немало. Он неделю не выпускал ее из дома и все время с кем-то созванивался. Говорил противным заискивающим голосом — унижался. А унижаться отец не любил. Он любил унижать. Это у него получалось азартно, легко, виртуозно.

За это Инна его ненавидела.

Еще ненавидела за то, что он заделал матери четверых детей. Превратил ее в домохозяйку, наплевал на ее блестящие карьерные перспективы. Перестал видеть в ней подающего надежды юриста и просто красивую женщину. Превратил в бабу, которая к сорока годам расползлась до того, что не влезала в кожаное кресло в гостиной.

Что еще?

Еще Инна ненавидела его за старших братьев, которых он воспитал себе под стать. И еще за младшую сестру ненавидела, которую отец любил больше, чем ее.

Что еще?

Очень хотелось, чтобы однажды он все-таки не вернулся из рейса. Сгинул к чертям собачьим где-нибудь на просторах необъятной родины. Они все обрели бы наконец свободу. И еще деньги, а их у этого скряги водилось немало. А после того, как они поделили бы наследство, Инна наконец убралась бы из этого дома, который тоже ненавидела.

— Вот что ты за человек, дочь? — Он выдохся наконец, отшвырнул ремень и отошел от дивана. — Я ее луплю, а она не пикнет. И с детства ты такая упертая. Тебе же больно. Больно? Больно, я спрашиваю?

Инна пискнула, когда его толстые пальцы схватили ее за ухо и приподняли с дивана.

— Больно? — Толстые губы отца сложились в довольную ухмылку. — Вижу, проняло, сучка малахольная. — Это хорошо. А теперь садись и слушай.

Инна послушно уселась на самый край диванной подушки, чтобы не задеть то место, куда ремень попал трижды. Конечно, ей было больно, просто признаваться не хотелось. Чтобы не доставлять удовольствие этому толстому уроду. Чтобы не унизить себя слезами. Она привыкла сдерживаться, привыкла терпеть.

— В общем, так, дочка. — Отец сел в кресло напротив, с трудом закинул одну толстую ногу на другую. — Я тут подумал, с братьями твоими посоветовался и решил, что после школы ты идешь работать в мою компанию.

— А как же институт? — Она посмотрела на него исподлобья. — Ты же бабки вложил в подготовительные курсы.

— На заочном отделении станешь учиться. — Мощная ладонь отца шлепнула по кожаному подлокотнику кресла. — Нечего зад просиживать на лекциях, толку никакого. Да и не станешь ты там сидеть. Снова начнешь прогуливать, я тебя знаю. А будешь мне в бизнесе помогать — я тебе копеечку стану платить. И, может, даже разрешу съехать на съемное жилье.

— Правда? — Инна боялась поверить.

Избавиться от семейства, сбежать за тридевять земель было ее главной мечтой.

— Я сказал: может быть. — Отец назидательно поднял указательный палец. — Если я увижу, что ты поумнела. Что наконец избавилась от пагубной страсти к насилию над животными. Что научилась считать копейку и, главное, научилась ее зарабатывать, тогда…

— Ты еще мешок гороха с фасолью перемешай и заставь перебрать, — фыркнула она. — Как Золушку.

Смотреть на самодовольную рожу отца было невмоготу. Захотелось сразу сдавить его шею веревкой и подвесить на крюк, как шелудивого пса, которого она не так давно казнила.