Елена Арсеньева - Отражение в мутной воде

– Старая редакция, – пробормотал Георгий, подходя к Тине и пряча в карман чуть полегчавший бумажник. Значит, тоже не остался равнодушным к очарованию «юного нахимовца»? – Потом пели про «партии имя». Ну что, поехали дальше?

Она кивнула, так и не спросив: дальше – это куда? Ничего, сама увидит, надо полагать.

С полчаса «Мерседес» колесил по парижским улицам. Молчание давило, как духота, хотя кондиционер работал, навевая неживую прохладу. Тина исподтишка взглянула на Георгия, и ей показалось, что он дрожит от холода. Нет, конечно, не дрожит, но от него исходит какое-то напряжение, воздух рядом с ним… словно вибрирует.

Чего он ждет? И от кого? От нее? Да нет, что она ему?..

Проехали по бульварам. Потом – мимо «Мулен-Руж». И опять куда-то повернули, начали кружным путем подниматься в гору. Тина насторожилась.

Георгий остановил машину в конце длинной вереницы других, приткнувшихся к узенькому тротуарчику. Вылезли, пошли куда-то. Слева тянулась высокая каменная ограда. Справа – заросли вечнозеленых кустарников с мелкими листочками. Впереди… да, она не ошиблась: впереди возвышался высокий белый собор.

Тина споткнулась. Георгий покосился на нее, но не протянул руку, промолчал.

Она невольно вздрогнула.

Сакре-Кер! Он привез ее на холм Сакре-Кер…

Ну что ж, этого и следовало ожидать. Отмечаться так отмечаться. Надо надеяться, они пробудут здесь так же недолго, как в других местах.

Обогнули собор – и прелестная, всегда затянутая легкой дымкой панорама Парижа раскинулась перед ними. Один из красивейших городов мира!

Тина поспешно отвернулась. Сил нет смотреть туда. Однако оглядываться еще тяжелее. Интересно, замечает ли кто-нибудь, что темно-зеленый с желтыми кистями дрок, эти черные кипарисы, эти камни, затейливо огибающие дорожки, эти низкорослые блекло-лиловые цветы – все здесь напоминает кладбище? Или это ей только так кажется?

В беспомощности оглянулась. Ну да, все как тогда. Два араба сидят на ступеньках, плетут девчонкам цветастые косички-пружинки. В приоткрывшейся двери собора видна тьма, расцвеченная огоньками свечей, тьма пахла чужеземным католическим ладаном. Море людей вокруг… Нет, никто не ощущает того, что ощущает она, никого не гнетет щемящая красота этих белых стен, никому не нашептывает ветер (а здесь всегда ветер!) кошмарных воспоминаний.

Только, возможно, Георгию… Неужели он что-то знает про сон? Иначе зачем бы привел ее сюда? Ох нет, глупости. Но откуда это чувство, будто ему все-все известно… даже о том, о чем сама Тина может лишь догадываться?

Не чуя под собой ног, она быстро прошла мимо высокого крыльца собора. Спустилась по ступенькам в аллейку.

Да, та самая. Свесился вниз пышный желтый куст. Дрок. А желтый – цвет разлуки.

Повернула за угол. Знала, что именно здесь увидит, а все равно прижала руку к груди, сдерживая биение сердца. Одинокая скамейка. Стоит себе… и ничего! С того места, где застыла Тина, не видно пятен крови. Хотя их, конечно, давно смыло дождями, а может быть, здешние уборщики постарались: кто же захочет отдыхать на скамейке, залитой кровью?

– Устала? Хочешь, посидим, передохнем?

Голос Георгия.

Тина глубоко вздохнула, пытаясь выплыть из страшных воспоминаний, – и вдруг увидела, как он прошел к той самой скамейке и уселся на нее.

Закинул ногу на ногу, похлопал ладонью рядом с собой:

– Садись.

У нее подогнулись колени, все поплыло перед глазами…

Георгий успел подхватить ее.

– Тина. Тина, очнись. Слышишь?

Его голос казался безжизненным, монотонным:

– Что случилось? Что с тобой?

Хороший вопрос. Но трудный: ведь на правдивый ответ уйдет месяца три!

– Ничего, – с трудом разомкнула губы. – Не садись туда. Там… был убит один человек.

Он оглядел скамейку. Потом в упор посмотрел на Тину:

– Один человек?

Ее прошило дрожью.

Крепко держа Тину под руку, Георгий увлек ее в другую аллею. Там, над самым обрывом, нависала скамья – точь-в-точь как та, но все-таки совершенно другая!

У Тины немного отлегло от сердца. Села без страха. Перевела дыхание.

Георгий помолчал. Потом повернулся к ней:

– Это был Валентин, да?

– Это Валентин, – сказал дядя Костя. – А это Виталий. Ну… и Виктория, конечно. То есть в первую очередь – Виктория!

Она сидела в кресле, улыбаясь яркими губами. Под белым халатом виднелось малахитово-зеленое платье, а ноги, обтянутые блестящими черными колготками, переплетались самым немыслимым образом: правая закинута на левую, потом просунута под нее так, что высовывалась только узкая, длинная ступня; и вдобавок носок был спрятан за левую ногу! Георгий стоял и глазел, как дурак, пытаясь разобраться в технологии процесса, когда услышал насмешливый голос: