Дж. П Моннингер - Пойми и прости

— Соль — это основа жизни. Соль и водка, конечно. Если мы пойдем в соляную шахту вместе, это будет нашим обещанием вечной преданности.

— Мир — не выдумка, Джек. Надеюсь, ты знаешь. Надеюсь, ты помнишь, что это не для меня.

— Кто сказал?

— Никто. Просто так устроен мир.

— Прямо сейчас ты со мной в Польше. На пути к соляным приключениям. Если бы три месяца назад кто-нибудь сказал тебе, что так будет, ты решила бы, что это выдумка.

Я кивнула. Он был прав.

Мы разомкнули объятия, оплатили вход и вошли внутрь.

Я тут же осознала, что изнутри все выглядело совсем не так, как я ожидала. Когда слышишь « соляные шахты », представляешь себе груды белоснежных минералов, абсурдную попытку превратить мертвую индустрию во что-то большее, лишь бы содрать с посетителей побольше денег. Но ожидало нас нечто совершенно другое. Во-первых, это место назначили объектом всемирного наследия, и я увидела, как на лице Джека постепенно появляется ухмылка. Из брошюры на регистрационной стойке мы узнали, что добыча соли продолжалась с XIII по XXI век и окончательно прекратилась лишь в 2007 году. Тем временем шахтеры вырезали четыре часовни из каменной соли, украсив их статуями святых и выпарив соль, чтобы сделать из нее кристаллы для восхитительных канделябров, свисающих с потолков. До чего же необычное сочетание обыденности — что может быть банальнее, чем соль? — и возвышенности, которая выходила за рамки каких-либо ожиданий.

— О Джек, — прошептала я. — Как же здесь красиво.

— Эти шахты посещали Коперник, Александр фон Гумбольдт, Фредерик Шопен… И даже Билл Клинтон.

— Я и подумать не могла. Констанция обязана увидеть это.

— Я хотел увидеть это место вдвоем, с тобой.

— Как ты узнал…

Но то, как он узнал, не имело ни малейшего значения. Пока мы спускались по деревянным ступенькам на глубину 65 метров, он рассказал мне историю о венгерской принцессе по имени Кинга, которая приехала в Краков и приказала шахтерам копать до тех пор, пока они не уткнутся в самое дно. Она была вынуждена покинуть родину и в последний момент бросила свое обручальное кольцо в соляную шахту в Марамароше. Ударив в камень, глубоко в польской земле шахтеры нашли соль. Они принесли соляную глыбу принцессе Кинге и раскололи ее. Каким же было их удивление, когда внутри глыбы они увидели ее кольцо. После этого случая принцесса Кинга была признана покровительницей соляных шахтеров.

— Что? — расхохоталась я, когда он закончил рассказ. — В этом совершенно нет смысла.

— Конечно есть.

— Она выбросила кольцо в Венгрии, а шахтеры нашли его в Польше?

— В твоем сердце нет ни капли романтики, Хезер. Чем лучше я тебя узнаю, тем яснее это проявляется.

— Мне нужна целостность сюжета, Джек.

Он обернулся, когда мы достигли нижней ступени деревянной лестницы. Протянув руки, он взял меня за бедра и медленно поднял на руки. Он мог держать меня над головой сколько угодно. Это было эротично, прекрасно и мило одновременно. Мы поцеловались и еще долго не могли разъединиться.

Почему? Я полностью отдалась ему.

Я не могла ему противостоять. Я теперь не представляла жизни без его губ. Мое тело обмякло в его сильных, крепких и надежных руках, и он медленно прижал меня к своей груди, словно я была спасательным жилетом. Наш поцелуй становился все более страстным. Это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовала, что могу отключиться прямо у него на руках. Казалось, я села на поезд, который вел прямо в его тело и разум. Из этого поезда не было выхода, не было пути обратно: куда Джек — туда и я.

Осторожно — лишь спустя несколько минут — он поставил меня на землю. Его губы медленно оторвались от моих.

— У нас уже привычка целоваться на платформах, — сказал он. — Это хорошая привычка.

— Замечательная привычка.

— Соляные шахты?

— Куда угодно, Джек.

Он кивнул. Я взяла его под руку, и мы отправились к подземному озеру, которое, как писалось в брошюре, просто нельзя не увидеть.

Констанция взобралась на механического быка в Праге. Она была пьяна. Она была счастлива. Она была влюблена.

Но ей не следовало залезать на быка, механического или любого другого.

— Оседлай его, ковбойша! — вопил Раф.

Он тоже был пьян.

Мы все были пьяны и чувствовали себя прекрасно. Мы провели день в крошечном хойригере — винном баре с мясной нарезкой и аккордеоном, — попивая вино весеннего урожая. Что-то в этом дорожном образе жизни и бессонных ночах сделало нас ошалело-счастливыми. Мы много смеялись. Смеялись так, как смеются старые друзья, не скрывая свою натуру за дымкой алкоголя и ломтиками сыра. Нам нравилась Чехия, несмотря на то что никто из нас не мог выговорить «Чехословакия». Нам нравился аккордеон, мы долго обсуждали, почему он не распространен в Штатах или Австралии, несмотря на то что — как сказал Раф — это самый универсальный инструмент, когда-либо сделанный руками человека. За несколькими кувшинами вина между нами развернулась дискуссия о том, насколько сильно похожи аккордеон и гармонь, после чего мы дружно вывалились из хойригера и перекочевали в европеизированный бар где-то в центре Праги, недалеко от Орло или Пражских курантов, где Констанция и взобралась на быка.