Дж. П Моннингер - Пойми и прости

Тем временем водитель медленно вез меня мимо городской площади. Полиция очертила огромную область желтой лентой. Танцоры уже начали понемногу собираться. На их шеях красовались длинные ленты с колокольчиками, и их звон становился все громче с каждым метром.

— Я могу выйти прямо здесь, — сказала я водителю. — Наверное, здесь так же красиво, как и везде?

— О, красиво, да, — сказал он, объезжая пешеходов, снующих туда-сюда.

— Это танцоры?

— В Батаке все танцоры. Все отвечают за уход зимы и наступление теплой весны.

— Да, — согласилась я, оглядываясь вокруг. — Да, конечно.

Звон колокольчиков достиг своего пика, когда я вышла из машины. Танцоры, вновь и вновь прибывающие на площадь, то и дело скакали и вертелись, заставляя свои колокольчики звенеть. Большинство из них были молоды, но не все. С неба медленно падал легкий снег. Я подняла глаза к небу. Бури не предвиделось; казалось, снег и сам падал неохотно, опускаясь серым облаком. Хотя на улице было еще светло, в зданиях вокруг зажглись огни.

Такси уехало, а я еще долго стояла на месте. Я не двигалась.

Смотрела, как собираются танцоры — огромные маски оскаленных львов, драконов, страшных собачьих морд и диких пухлых детей, — и думала, не попала ли я в чей-то страшный сон. Но меня спасли выражения лиц остальных людей: они были беззаботными и счастливыми, и стало совершенно ясно, что это событие несет в себе безудержное веселье. Дедушка Джека приехал сюда после войны, и я могла представить себе то удовольствие, которое он получил от этого праздника, когда весь городишко решительно восстал против всемирного зла. И все эти безумные человеки, как сказал водитель, действительно танцевали перед лицом смерти. Я читала об этом. В ночь перед вторжением немцев в город его жители не придумали ничего лучше, чем просто танцевать. Я прочла это в дневнике дедушки Джека.

Казалось, я не двигалась уже целую вечность. Я ждала — надеялась, — что музыка меня заразит. Хотелось, чтобы меня охватил весь этот примитив, но пока что мне не удавалось приобщиться к веселью. Я завидовала танцорам. Казалось, они так просто слились с музыкой, тряся колокольчиками у подножия темных гор. Я никогда не умела так расслабляться. Джек пытался научить меня этому, но я так и не смогла сделать последний шаг.

Вот о чем я думала, стоя на площади города Батак, что в Болгарии.

И тогда-то я почувствовала, что замерзла.

— Это совсем немного, — сказал мистер Ру.

Я не уверена, что правильно расслышала его имя. Мистер Ру? Мистер Кенгуру? Во всяком случае, у этого имени было какое-то значение. Когда он мне представился, я плохо поняла, что он сказал. Теперь же я следовала за ним по длинному коридору, где пахло капустой, снегом и котами. Это место было похоже на жилой дом, но сложно было определить, так ли это на самом деле. С улицы доносилась какофония колокольчиков. Мистер Ру — мужчина с громадным пузом и густыми эмоциональными бровями — повернулся ко мне и совершил безуспешную попытку перекричать звон. Он поднял палец, прося таким образом, чтобы я подождала.

На мистере Ру были голубая рабочая рубашка и черный шерстяной жилет, заправленный в брюки. Он напомнил мне восточно-европейского киноперсонажа, который заправляет трактиром и предостерегает посетителей не ходить в горы, к замку Дракулы. Но он, казалось, был рад видеть меня в качестве гостьи, поэтому, провожая меня по второму коридору, в этот раз избавленному от назойливого звона, он повествовал историю здания.

— Когда-то это были… военные казармы. Общежитие. Понимаете? Маленькие комнаты. С обычными койками. Понимаете?

— Я понимаю.

— Мы много берем за эти комнаты… Больше, чем следует, но с этим ничего нельзя поделать.

— Это фестиваль, — согласилась я.

Я подумала о том, как Хемингуэй посещал корриды в Памплоне, пьянствуя от заката до рассвета и кочуя от бара к бару, но этот фестиваль вызывал совсем другие чувства. Это место было окружено горами, а путеводители называли такие ландшафты карстовыми. Это природные зоны с речными ущельями, огромными пещерами и расщелинами в горной породе, где прячутся духи зимы, пока весенние танцоры не прогонят их домой, в ледяные страны. Хемингуэй праздновал смерть при жизни; фестиваль Сурва жаждет жизни. В этом есть разница, но я пока не могла понять, в чем она заключается.

Мистер Ру открыл дверь в мою комнату.

— Просто, — сказал он, придерживая дверь.

Слово «примитивно» описало бы эту комнату лучше, но меня все устроило. Ру не обманул: это была конура три на четыре метра, с полом, выкрашенным в серый цвет, койкой, накрытой шерстяным покрывалом, и желтыми столом и стулом, стоящими у дальней стены. Я не обнаружила ни одного источника тепла. Большое окно выходило на внутренний двор. Мне оно понравилось: я засмотрелась на снежинки, которые, словно мотыльки, падали в сером дневном свете.