Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

– Подожди, – морщась попросил Глеб. – Я ничего не соображаю.

– Ну, начинай уже соображать! Я Катя! Ты что, меня не узнаешь?!

– Конечно, узнаю, – успокоил Глеб. – Просто у меня что-то с головой. Как мы муравью крошки кидали, помню, а как тебя зовут – забыл.

Катя не помнила решительно никакого муравья, но что-то отвратительное, связанное с муравьем, осталось в ее сознании.

– Нам нужно отсюда уезжать. Если нас здесь увидят, скорее всего позвонят в милицию, а мне обязательно нужно с тобой поговорить. Про Ниночку.

– Кто такая Ниночка?

– Моя подруга. Ее убили вчера ночью. Из-за меня, понимаешь?! Я тебе говорила, что меня хотят убить.

– Я тебе не поверил.

– Знаю, – отмахнулась Катя. – Мне почти никто никогда не верит. Я слабая и нервная. Давай, ты попробуешь встать, а я тебе помогу.

Глеб оценивающе посмотрел на нее.

Она сидела на коленях в пожухшей траве, джинсы были мокрые, кое-где выпачканные землей, и нос тоже выпачкан, и волосы торчали в разные стороны. Смотрела она все с тем же тревожным беспокойством, которое не помещалось в глазах, вылезало наружу.

Когда-то у нее был «конский хвост» – модная прическа, – ямочки на щеках, независимый нос и очки. Она всегда вытаскивала книжку из-под своего сиденья, как только машина останавливалась, и принималась читать.

«Глаза испортишь», – говорил ей Звоницкий, а она дергала худеньким плечом – отвяжись, мол!..

…Как она потащит?! Он на голову выше, в нем сто килограммов весу, и неизвестно, сможет ли он идти сам!.. Что там с ногами – непонятно!

– Кать, – сказал он, соображая, как бы ему половчее подняться, – я сейчас попробую встать, только ты мне не мешай. Не нужно тянуть за руку, ты все равно меня не поднимешь. Ты… стань вот тут, ладно?

Катя покивала, легко вскочила с коленей и встала там, где он указал.

Ох, господи, помоги!..

Глеб Звоницкий, превозмогая боль, которая злобно и весело оживилась, как только он сделал первое движение, кое-как повернулся, подтянул колени и стал на четвереньки. От боли его затошнило, рот наполнился вязкой слюной, спина стала мокрой, и лоб тоже. Некоторое время он стоял на четвереньках и дышал открытым ртом – не хватало еще, чтобы его стошнило при Кате Мухиной!

Он стоял, закрыв глаза, прислушиваясь к себе, и ничего не мог расслышать через сокрушительную боль. Одно хорошо – ноги слушались, а это означало, что подняться он сможет!..

Перебирая руками и подтягивая ноги, Глеб дополз до сосенки и, держась за шершавый ствол, стал поднимать себя на ноги – и поднял!..

Голова закружилась, щекой он прижался к стволу и замер.

Вот бы так стоять и никогда и никуда не двигаться!..

– Глеб!

Он открыл глаза. В ушах шумело.

Вот уроды, как сильно, профессионально и точно они его били!.. Старались, козлы вонючие, мать их так и эдак!..

– Глеб!..

– Все хорошо, – хрипло сказал он. – Отлично даже.

За деревьями блестела какая-то вода, мерно шевелились камыши, и от этого блеска и шевеления у Глеба закружилась голова.

– Давай. Держись.

Рукой он нащупал ее плечо, какое-то на редкость надежное, словно он наткнулся на утес во время бури и после долгих часов болтания в море вдруг почувствовал спасительную земную твердь.

– Так, потихонечку. Нам туда.

Глеб сделал шаг, потом другой, потом еще один. У него получалось идти – большая радость!..

– За что тебя так избили?

– Это… по работе. – Пот заливал глаза, капал с подбородка, и ему казалось страшно важным, чтобы капли не попали на ее светлую щегольскую курточку.

– Какая у тебя работа!.. Хорошо, что до смерти не убили! А этот, который позвонил, все мне говорил, чтоб я быстрей приезжала, потому что ты можешь умереть! А я точно знала, что умереть ты никак не можешь! Уже все умерли – и мама, и папа, и Ниночка, и поэтому ты никак не можешь!..

Они шли, раскачиваясь, как парочка подвыпивших друзей, и в такт их мучительным шагам Катя все продолжала и продолжала говорить, и – странное дело, – в голове у Глеба прояснялось.

Поначалу там не было ничего, кроме боли и мерного шелеста камышей, сводившего его с ума, а потом стали появляться мысли, более или менее связные.

В отель в таком виде нельзя. Прилетит Ястребов, ему непременно доложат, что его заместитель прибыл в «Англию» то ли пьяный, то ли не в себе, да еще ведомый барышней в грязных и мокрых джинсах. Александр Петрович при всей своей лояльности к заместителю вряд ли это одобрит.

Значит, нужно придумать, куда ехать, чтобы можно было привести себя в порядок.