Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!

Катя выбежала на какую-то полянку, остановилась и огляделась. Здесь было посветлей, и Гребной канал уже просвечивал между деревьями, блестел осенним сальным свинцовым блеском. Ни души не было вокруг, и настырный шум экскаваторов казался очень далеким.

Как она найдет здесь Глеба?! Где?!

Справа действительно ютились какие-то сарайчики или, может быть, гаражи, как и сказал Иван Иванович Иванов, поразивший Катю словом «Вальпараисо»!.. Впрочем, нет, не гаражи. Лодки с ржавыми днищами, с заплатами, замазанными свежей краской, кое-как накрытые брезентом или перевернутые вверх дном, громадные и неуклюжие, стояли на стапелях и под навесами. Кудлатая собака уныло ходила за сеткой, гремела цепью. Время от времени она усаживалась в пыль, смешно подворачивая зад, и начинала сосредоточенно чесаться, от чего цепь громыхала еще сильнее.

Налетел ветер, тревожно прошелестел в верхушках деревьев, дунул в лицо, осыпал Катю холодными листьями.

Будь осторожна. Будь осторожна.

Ты ничего не сможешь сделать сама. Ты никогда ничего не умела делать сама!..

Катя Мухина длинно вздохнула, двинулась было по поляне, а потом сообразила, что так не годится. Нужно искать в кустах и между лодочными сараями!.. Эллингами, как назвал их неведомый Иван Иванович, знающий слово «Вальпараисо»!..

И она мужественно полезла в кусты.

После Вадика Семенова и происшествия в сирени все на свете кусты она обходила стороной.

Было очень страшно.

Все ее привычное осознание себя рушилось прямо на глазах, и в разрушении этом была какая-то неотвратимость, как будто она, Катя, приказала себе разрушиться и даже получала от этого удовольствие.

«Это не я. Это не могу быть я!.. Почему я шарю в кустах на Крестовском острове?! Почему я не побежала в милицию, не упала в обморок, не оказалась в психиатрической лечебнице от горя и страха?!»

Мама говорила когда-то, что в трудных ситуациях у человека открываются «недюжинные силы». Она так и говорила: «недюжинные», словно в былине!..

Ветки трещали и цеплялись за волосы. Катя мотала головой, удивляясь, что это она производит такой шум, как будто через кусты ломится медведь.

Какие-то голоса зазвучали очень близко, грянули так, что заложило уши.

Катя Мухина со своей автомобильной аптечкой и бутылкой воды под мышкой стремительно пригнулась к земле, стала на колени и поползла за боярышник – так вдруг стало страшно.

– …А я ей говорю: «Вешалка ты старая! Чего ты ко мне привязалась, дура?!» А она мне: «Без родителей в школу больше не приходи!»

– А ты че?..

– Да плевать я хотел на эту школу! На фиг она мне сдалась! Байдень сплошная беспонтовая, е-мое!..

– И че?

– Да я туда больше ни ногой! И все это стремалово мне фиолетово, пусть хоть папахену мозги насилует, хоть мамахену!

– А они че?

– А че они?! Им тоже все сугубо фиолетово! Папахен на пахоте с утра до ночи ремеслит и на все давно забил, а мамахен все больше в хайральне причипуривается, дурища!..

– Козлы, – сказал второй равнодушно.

– Сам ты козел, – неожиданно обиделся первый.

Катя видела их сквозь ветки, они мелькали и пропадали, и удивлялась тому, что они такие одинаковые – мелкие, ссутуленные, в широченных штанах, которые волоклись по земле и пылили, в засаленных куртках и мятых майках. Потом она поняла, что они не мелкие, а просто маленькие – им было, должно быть, лет по тринадцать.

«Когда у меня будет сын, – вдруг подумала сидящая в засаде Катя Мухина, – я ни за что на свете не позволю ему шляться в будний день по Крестовскому острову!.. Когда у меня будет сын, я стану заезжать за ним в школу и обедать с ним в пиццерии – просто так, когда захочется! Когда у меня будет сын, я вылезу из кожи вон, только чтобы ему со мной было весело и интересно. Я никогда не буду его обижать, только если случайно, а когда случайно – это нестрашно, это можно простить!.. У него будет отмытая, осмысленная мордаха, веселые глаза, рюкзак с книжками и длиннющие несуразные, мальчишеские руки до колен. Он будет высоченный, худой, смешной, и он будет мой друг. Поэтому, когда я начну ругать его за двойки, он станет сверху обнимать меня за шею, смотреть мне в лицо шоколадными смеющимися глазами и говорить снисходительно: „Да ладно, мам!“…»

Двое, продолжая гнусавить что-то про «хавальники, братух, халявников, кокс, блымс и додиков», прошли мимо и пропали за зарослями боярышника. Катя, осознав, что неизвестно зачем продолжает припадать к земле, выпрямилась, отряхнула коленки, посмотрела им вслед и снова полезла в кусты.