Л Хилтон: Госпожа

А потом мама снова стала плохо себя вести. Снова начала ходить в паб, не думая о том, что кто-то должен дать Кэтрин ее бутылочку, когда она просыпалась посреди ночи. Я не сердилась. Я же все умела. Я тщательно готовила смесь, отмеряя ее пластиковой ложечкой, а потом ставила бутылочку в миску с кипящей водой, чтобы подогреть до нужной температуры, капала пару капель на запястье, совсем как это делала мама или медсестра, а когда сестренка выпивала молоко и снова довольная засыпала, я укачивала ее на руках, подходила к окну на кухне и показывала ей звезды и огни города, а потом брала с собой в постель, и она сворачивалась калачиком у меня под боком.

Я снова начала волноваться за маму. По утрам она не хотела вставать с постели, от нее пахло, кожа жирно блестела, наволочка была перепачкана косметикой. Я стояла рядом с ее кроватью в школьной форме с Кэтрин на руках, а потом вечно опаздывала на школьный автобус, потому что не могла уйти, не убедившись, что мама проснулась и сможет позаботиться о малышке. Я стала бегать домой в обеденный перерыв, чтобы проверить, все ли в порядке, бесшумно входила в квартиру, прислушиваясь, работает ли радио или телевизор, стоит ли у дверей коляска, встала ли мама и повела ли Кэтрин на прогулку. Потом я вообще перестала ходить в школу, потому что мама почти не появлялась дома, а я не могла оставить сестренку одну, а затем маме позвонили из школы, и она устроила мне выволочку за прогулы. Меня вызывали к директору, но я не могла объяснить, почему пропускаю занятия, потому что думала, что тогда у нас могут забрать Кэтрин.

— Ты же умная девочка, Джудит, — сказал мне директор, — не упусти свой шанс! Ведь ты можешь поступить в университет!

Он не ругался на меня, просто искренне не понимал, что происходит. Когда он спросил, почему я прогуливаю, я опустила глаза в пол и стала жевать кончик хвоста, пытаясь выглядеть как все девчонки в моем классе, которые постоянно дразнили меня. Я сказала:

— Простите, сэр, сама не знаю, что на меня нашло.

Он покачал головой и сказал, чтобы я больше так не делала. Мне пришлось снова начать ходить в школу, а то к нам прислали бы соцработника, и тогда Кэтрин бы точно забрали.

Моей сестре было месяцев пять, когда это случилось. Я помню, потому что мама как раз начала давать ей детское питание из стеклянных баночек. Иногда я мяла ей вилкой банан, а потом кормила с ложечки, она открывала свой беззубый рот, и кусочки банана падали на пол. Она уже умела сидеть и ела только при условии, что ей тоже давали в руки ложку, вот только она все время роняла ложку на пол или играла с ней, поэтому кормление занимало ужасно много времени.

В тот день я вошла в квартиру и сразу почувствовала сладкий аромат миндаля. Была зима, за окном уже темнело, но свет в квартире не горел. Мама лежала на диване, рядом стояла пустая бутылка из-под белого вина и наполовину выпитая бутылка джина. Наверное, она начала пить, как только я ушла в школу. В кроватке в маминой комнате Кэтрин не было, в моей постели тоже, только из-под двери в ванную виднелась узкая полоска света. Мне не хотелось заходить туда. Я заварила чай, налила в чашку и поставила на пол рядом с мамой, потом отдернула занавески на кухне. Я хотела, чтобы мама проснулась, но она спала беспробудным сном, поэтому в ванную пришлось идти мне.

Сначала мне показалось, что с ней все в порядке, потому что она была теплая, но, достав ее из ванны, я поняла, что просто жирная от масла вода еще не успела остыть. Лицо Кэтрин посерело. Рядом с ванной мама положила специальное желтое детское полотенце с капюшоном, и я завернула в него Кэтрин. Ее головка уткнулась мне в грудь, как будто малышка просто спала. Я постояла около дивана, но у меня так дрожали ноги, что пришлось присесть.

— Мам, — повторяла я, — мам, проснись!

Думаю, она поняла, что случилось, еще до того, как открыла глаза. Я видела по ее лицу, что она уже проснулась, но не хочет смотреть на то, что сделала. Потом она села, потянулась за малышкой, сняла с нее полотенце. Мама все знала.

— Я нашла ее, — прошептала я.

Мама снова накрыла Кэтрин полотенцем, встала, надела пальто и сапоги, а потом ушла, коротко сказав:

— Я позову на помощь.

Телефон лежал в кармане ее пальто. Я решила, что она пошла вызывать «скорую», но мама не вернулась. Ее не было несколько часов. Мне казалось, что самое важное — не двигаться. Я прижимала Кэтрин к себе, гладила ее по прикрытой полотенцем спинке. Мне казалось, что очень важно держать ее головку вертикально, поэтому я сидела не шевелясь, и вскоре у меня занемело все тело. Мне надо было в туалет, но я знала, что двигаться нельзя. Я видела, как на верхних этажах дома напротив зажигается свет, начинают мерцать телеэкраны, люди задергивают занавески. Я держала головку Кэтрин очень ровно, и через некоторое время мне даже удалось убедить себя в том, что ее сердце забилось в одном ритме с моим.